М. Р. Арпентьева. Город будущего: цифровые кочевники и цифровые беспризорники
Введение. Современный город все больше становится городом «цифровых аборигенов»: поколение Y, современная молодежь, вступает в наиболее продуктивную, зрелую фазу своей жизнедеятельности. Эта жизнедеятельность, по сравнению с предыдущими поколениями, в том числе с родительским поколением Х, отличается рядом черт, среди которых — цифровой номадизм или кочевничество, а также усиливающаяся «цифровая беспризорность» как последствие растущего отчуждения между людьми, отказа людей к построению отношений привязанности друг к другу. Тенденция захватывает все новые и новые территории, становясь из редкостной типичной, незримо меняя города и отношения в городском сообществе. Если эта тенденция не будет остановлена, город будущего будет весь состоять из цифровых кочевников и цифровых беспризорников: начнется интенсивнейший развал социальных отношений, а, значит, и человеческой идентичности.
Основное исследование. Изначально цифровой номадизм имел локальный характер: номады были жителями мегаполисов, но с расширением беспроводных средств связи, благодаря развитию спутниковой связи, они есть практически повсеместно. Цифровое кочевничество как явление напрямую связано с возможностями и ограничениями современных информационных технологий, в том числе сетевого информационного и коммуникативного сообщества, объединяющего, так или иначе, кроме цифровых иммигрантов и «цифровых динозавров», настойчиво отказывающихся от пользования современными средствами связи, практически всех людей. Возможность постоянного передвижения и ненормированный рабочий график стимулирует мобильность «перекати-поля», а «подключенность» к мировой информационно-коммуникативной сети указывает на то, что идентичность «перекати-поля» также формируется на основе идеологии и ценностей этой сети. Поскольку ее идеология и ценности не отличаются ни целостностью, ни постоянством, то базовые характеристики идентичности цифровых кочевников, как правило, рано или поздно нарушаются: субкультура цифровых номад как «умная толпа» также становится супермобильной. Вопрос лишь в том, что, являясь «свидетелями реванша кочевого стиля жизни над принципом территориальности и оседлости»1, люди сталкиваются с проблемой деиндивидуализации, присущей толпам, лишаются того самого «ума», которым явно или неявно гордятся. Ведущим феноменом исследований цифрового кочевничества с точки зрения социальной психологии является феномен идентичности. Цифровой кочевник — человек «мира» или «человек без корней» — одна из загадок и, в тоже время, реалий современного мира. «Пребывать «в движении» стало образом жизни многих»2. Дж. Питерс пишет, что цифровой кочевник не понимает «мечты о родине», так как, будучи мобильным и используя цифровые технологии, может находится в любом месте, хотя и прибегая к «кочевой близости» (поддерживая и предпочитая отношения со «старыми» знакомыми вопреки декларациям «любви к новизне» и т. д.)3. Другие исследователи отмечают, что цифровой кочевник ищет и находит свои собственные ответы на важнейшие вопросы жизни: прекращая «крысиные бега» замкнутых пространств, они заново открывают себя и мир. Кочевники — продолжатели и последователи идеи повседневного удовольствия и счастья («fun»), сложившейся у поколения «цифровых аборигенов». Это люди, живущие под множеством «флагов»: как описывает этот процесс теория шести флагов Н. Сиссон («six flag theory») множественность идентификаций помогает им интернационализировать и, тем самым, обогатить все аспекты их жизни, повысить качество жизни, сочетая минимализм и «жизнь по своим правилам» («live life on your own terms»), достигая идеала, в том числе — идеала свободы (create your ideal lifestyle)4. Номады, как кажется, стремятся к личной свободе, однако это стремление может быть как стремлением «от» (игнорирования и отрицания), так и стремлением «против» (отрицания и противопоставления). Это может быть и стремление к свободе «для» (автономности и интеграции). Все это формирует его маргинальную идентичность5. Как типичный мигрант в мире мультикультурных сообществ, он не обладает целостной идентичностью, формируя расщепленную, лоскутно-фрагментарную идентичность или полностью утрачивая связь с «корнями» и ассимилируясь там, где живет, постольку, поскольку основная часть его жизни протекает в мире виртуальных коммуникаций. Однако во многих случаях речь идет о том, что формируется транс-идентичность «человека вселенной». Путешествие как передвижение превращает жизнь в моменты установления и разрыва близости с определенными людьми, местами и событиями; такое сближение или отдаление при этом считается обязательным, уместным и желательным. Вместе с тем, цифровой номадизм есть важная альтернатива иному, более глобальному способу отчуждения: виртуальным отношениям и контактам: «Окруженные технологиями и меняющейся степенью неуверенности, партнеры по социуму находят друг друга, чтобы заключать крупные сделки за пределами электронных границ обмена, создавая рынок. Они объединяются в тесные социальные миры, чтобы с помощью друг друга и общего понимания того, «что происходит», двигать рычаги, управляющие миром»6. Они противостоят одиночеству: моменты соприсутствия помогают поддерживать нормальную общественную жизнь, даже если речь идет о ее существовании на базе обширных пространственно-временных и культурно-исторических «расстояний», с длительными периодами отдаления7. Вместе с тем, номадизм — одно из проявлений де-территориализации, формирования и развития цивилизованных сообществ пост-паноптикума, организованных вокруг «текучей современности»8, в которой даже самое частное не является больше полностью личным, так же, как и не является больше национальным, связанным с определенной территорией и народом, их культурой. Поэтому сетевое общение и номадизм, а также повседневное «частое общение в Интернете — дополнение к частому личному общению, а не его замена»9. Поскольку человек считается кочевником и при нахождении на одной территории, если основная часть его жизни проходит в цифровой — виртуальной реальности — современный город сталкивается с серьезной проблемой: в нем живут люди с особым отношением к себе и миру, особым пониманием своей жизни, семейными и карьерными ориентациями. Цифровой номадизм сформировался как определенный стиль жизни значительного количества людей10. Цифровое кочевничество — следствие и причина активных изменений материальной и духовной культуры человечества, формирования в ней новых типов идентичности (систем духовно-нравственных ориентаций, стратегий понимания себя и мира, моделей общения). В отдельных регионах цифровой номадизм выражен меньше, чем в других; там, несмотря на общую мультикультурность большинства современных территорий, заселенных людьми, сохраняется традиционная культура и ее ценности: процессы и феномены седентаризма сочетаются с традиционными кочеваниями и миграциями таким образом, который не нарушает целостности идентичности. Напротив, в регионах, отказавшихся от традиционных ценностей, в том числе ради глобализации и ее «вестернизированной» культуры «перекати-поля», седентаризм и миграции почти в равной мере приводят к фрагментации и разрушению идентичности: основа продуктивной и стабильной идентичности — духовно-нравственные ценности, деструктивная и нестабильная идентичность лишена стабильных духовно-нравственных опор, она мечется между «крепостью дома» и «беспределом улиц». Цифровой номадизм в этом контексте также может быть результатом метаний: сценарий традиционного вестерна предполагает бесконечный путь к лучшему, «своему», отказ от «чужого» как мешающего или вызывающего какие-либо затруднения и запреты. Духовно-нравственное, более чем что-либо, основано на запретах и создает «затруднения». Однако его устойчивость — даже в отдаленных регионах мира — часто быстро нарушается, и, по прогнозам исследователей, геоклиматические, социально-политические, психологические и экономические изменения в мире (включая трудовую и семейную миграцию и интернационализацию бизнеса) должны стимулировать рост цифровых мигрантов-номад, рост номадических потоков и становление развернутой системы в разной мере глобальных информационно-коммуникационных «хабов» планеты11. Это способно изменить расстановки сил на рынках труда и брака, требования к организации жизни поселений в согласии с особенностями стиля жизни, духовно-нравственных ориентаций номад, специфическими видами («траекториями») мобильности, к организации и развитию мультикультурного взаимодействия в реальной, контактной среде и в виртуальной среде посредством социальных сетей и коммуникативных платформ. При этом может возникнуть и уже местами возникает конфликт цифровых кочевников, перемещающихся в пределах одного-двух полисов и регионов, номад «глобальных», ищущих для себя место в самых «заповедных зонах» мира, и поселенцев, привязанных к определенной территории и идентичности. Особенно очевиден этот конфликт в отношении семейной жизни: «гостевые» и иные формы дистанционного брака и невозможность поддерживать длительные, глубокие, включенные отношения с одним и тем же человеком, если он не путешествует вместе с тобой, иллюстрируют деформации идентичности и ценностей человека как социального существа. Номадизм как и иные формы «вестернизации» жизни отражают неспособность личности к установлению таких отношений, а, значит, неполноценность ее функционирования и затрудненность развития.
Помимо кочевников, город наполнен представителями «цифровых беспризорников». Данное понятие введено нами для того, чтобы как можно более точно обозначить суть проблем городского населения: прогрессирующей замене реальных отношений «отношениями» с цифровыми технологиями.
Взрослые и дети как цифровые беспризорники ощущают на себе все «прелести» и проблемы жизни обычных беспризорников, начиная с аномии и отчуждения и заканчивая изоляцией и десоциализацией, задержкой развития и деструкцией личности и ее структур, наряду с инволюцией и ускоренным взрослением и старением в результате вхождения в пространства и структуры, предназначенные для других возрастных групп, и т. д.12 Развитие такого ребенка, а затем и взрослого, становится диспропорциональным или «нарушенным»: нарушенность развития, помимо возможности индивидуализации, в среде, где любая индивидуальность подавляется, вызывает вторичные дефекты и поражения развития (нарушения социальных отношений, психопатии перерастают в социопатии, неадаптивные реакции в реакции деликвентные, деликвентные — в преступные и т. д.). Поскольку грани нормального и отклоняющегося, запреты и предписания относительно цифровых технологий и инноваций не очерчены, постольку, особенно при наличии слабой юридической культуры сообщества, «легкие» отклонения в поведении, понимании и ценностях легко переходят в действия, подвергающие админитративным и уголовным наказаниям, включая киберхулиганство, кибербуллинг, кибертерроризм, а также в болезненые состояния, объединяемые понятиями «цифровая зависимость», «киберхондрия», «цифровое слабоумие» и т. д. Лоскутное сознание, лоскутная религиозность (ценности) становятся основой лоскутной идентичности: разрывов и пробелов в понимании себя и мира, ведущих к проблемам и конфликтам взаимоотношений с собой и миром13.
Проблема беспризорности изучалась в работах многих зарубежных и отечественных ученых. Но уже в одном из первых и базовых для современности исследований, проведенных П. Г. Вельским в двадцатых годах XX века, отмечалось, что у беспризорников доминируют примитивные потребности («гипер-эмоции») и нравственно-этические мотивы («этические эмоции»)14. На сегодняшний день безнадзорность рассматривается как вариант девиантного поведения и результат социально-психологической дезадаптации, возникающие вследствие педагогической запущенности, отсутствия правильного воспитания и обучения, внимательного, эмпатического, диалогического и искреннего отношения к человеку. Одним из внешних проявлений психосоциального неблагополучия являются самовольный уход из семьи или детского учреждения и последующее бродяжничество: как в целях развлечения и удовольствия, так и для выражения протеста на чрезмерные требования или недостаточное внимание окружающих; как реакция тревоги из страха наказания, так и манифестирующий кризис развития «побег» фантазерства и мечтательности; как проявление делинквентности, психопатизации и социопатизации. Часто это ответ или попытка ухода от ответа в случае проступка или конфликта, психической травмы или дистресса, насилия и жестокого обращения — фрустрирующей ситуации. Побег в цифровую среду, однако, — не просто удаление из конфликтной ситуации, но перемещение в специфическую среду бродяжничества, приобщение к «уличному племени», где есть свои ценности и нравы, обычаи и нормы. С таким перемещением всегда связано усвоение новых норм и ценностей: человек меняет субъектов идентификации, соответственно меняется его нравственное и правовое сознание и поведение, усиливается риск асоциальных форм поведения и закрепление таких черт, как неискренность, лживость, стремление к сиюминутным удовольствиям, отрицательное отношение к систематическому труду, оппозиция любой регламентации; заостряются патологические черты характера типа эмоционально-волевой неустойчивости, аффективной возбудимости, интеллектуальной ригидности, замкнутости и отгороженности от окружающих и от самого себя; уменьшение способности к эмпатии, поверхностность эмоциональных отношений, неспособность устанавливать длительные и стабильные отношения наряду с повышенным стремлением к замещению чувства пустоты и бесцельности существования, попытками изменения состояния посредством психоактивных веществ и иных наркоманий. По мере переселения в виртуальный мир, как и у обычных беспризорников, формируются необязательность, скрытность, лживость, прагматичность, навыки взаимодействия и выживания в цифровой среде, например, кибербуллинга и противостояния кибербуллингу и т. д.15, типичны резкие смены настроения и непредсказуемость поступков, повышенная подверженность влиянию лиц с криминальным поведением или неформальной группы. Это — состояние ненужности: именно с ним и нужно работать специалистам, семьям, обществу, государству16.
Культура превращает нас в тех, кем мы становимся в процессе своего индивидуального развития, сама является эмерджентным феноменом, и, если люди, живущие в этой культуре, деградируют, то сколь бы ни были великими прежние достижения исходной культуры, они перестают существовать, как только человек теряет способность понимать себя и мир «прежним» способом, в том числе целостно, а не «лоскутно», как это происходит сейчас. Как отмечает А. Курпатов, «достаточно просто отказаться от указанного способа воспроизводства культуры, что мы уже сейчас и наблюдаем: мы теряем способность читать и понимать длинные тексты, мыслить системно, запоминать сложные конструкции, анализировать достоверность источников информации, критично к ней относиться, осуществлять по-настоящему исследовательскую деятельность… мы не просто «адаптируемся» к новой реальности, мы меняемся, и культурная реальность, которую мы, видимо, станем воспроизводить теперь, будет радикально отличаться от той, которая произвела нас». Это — инфляция идентичности, фальсификация мышления и «нехватка нехватки»17. Н. Карр, сопоставив известные науке феномены, связанные с существованием человека в современной информационной среде (разрушительные эффекты многозадачности, неизбежные нарушения в работе памяти и внимания, катастрофическое падение способности к пониманию как рефлексии и эмпатии, а также эффекты деиндивидуализации и реальной декоммуникации), отмечает стремление человека все больше опираться на «машинный мозг» и чужой «мозг» вообще. Он приходит к выводу о том, что «как только мы начнем полагаться на компьютеры в познании окружающего нас мира, наш собственный интеллект упростится до уровня искусственного»18. Поэтому «каждый день, проведенный ребенком без цифровых средств массовой информации и коммуникации — это время, выигранное во имя счастливого будущего»19. Однако мы не стали бы утверждать это так же категорично: вопрос сложнее и сложнее намного. Нужна культура инноваций, культура воспитания и обучения населения инновациям, которые, по форсайт-прогнозам, будут все нарастать с развитием человечества.
Заключение. Подводя итог, отметим: цифровое кочевничество и цифровая беспризорность многотипны. Это и «цифровое беженство», используемое человеком чтобы уйти из мира обязательств и травм; это и «цифровой туризм», используемый в целях структурирования времени и пространства жизнедеятельности; это и просто «путешествие» в мир иных смыслов, за самим собой и гармонией своего мира. Это и «цифровые захваты» новых территорий: не случайна тяга кочевников к местам, где «не ступала нога человека», и местам, «похожим на рай»20. Одним из наиболее сложных моментов цифрового кочевничества и цифрового беспризорничества является феномен «потери корней», разрыва или разрушения социальной идентичности и отношений с другими людьми в результате отказа от духовно-нравственных ориентиров, стремления к свободе как комфорту и защищенности, освобождению от тяжелого труда и обязанностей, а также избегания травм взаимодействия с равнодушно-аномичной окружающей средой. Ведущей идеей многих цифровых беспризорников и цифровых кочевников является идея собственного благополучия, однако она далеко не всегда вязана с благополучием окружающих. Несомненно то, что прекаризация, автоматизация и иные формы «освобождения» труда изменяют рынок труда и общественные отношения, однако важно не перепутать местами следствие и причину: общественные отношения, изменяясь, создают прекаризацию и другие формы изменений, а не наоборот. Прекаризация как «свободный труд» имеет в настоящее время не меньше ограничений, чем достоинств: человеку без корней и без семьи некому помочь.
Причины и того, и другого феноменов — лавинообразный рост отчуждения и разрушения социальных связей в обществе: начиная с семьи и заканчивая трудом и досугом. Поэтому и способы трансформации этих проблем лежат в восстановлении разрушенных связей, что требует радикальных перемен на уровне целых стран и государств, отказ от политики и идеологии «консюмеризма», восстановление нравственных приоритетов (ресакрализации) жизни.
1 Носова С. С., Кужелева-Саган И. П. Молодежь в сетевом информационно-коммуникативном обществе // Сибирский психологический журнал. — 2013. — № 49. — С. 85−96; Fern€andez V. A. Nomadismos contempor€aneos. — Murcia, 2010; Gussekloo A., Jacobs E. Digital Nomads. — N. Y., 2016; Makimoto T., Manners D. Digital Nomad. — Chichesterley, 1997; Sisson N. The Suitcase Entrepreneur. — N. Y., 2013.
2 Urry J. Sociology Beyond Societies. — L., N. Y., 2000.
3 Peters J. D. Exile, nomadism, and diaspora: the stakes of mobility in the Western canon // Home, exile, homeland. — N. Y., 1999. — Р. 17−41.
4 Deleuze G., Guattari F. Nomadology: The War Machine. — N. Y., 1986; Fern€andez V. A. Указ. соч.; Gussekloo A., Jacobs E. Указ. соч.; Sisson N. Указ. соч.
5 Кужелева-Саган И. П. Общество-Сеть // Воздушный замок. Мeждународный журнал по тeории архитeктуры. — 2014. — № 32 (19). — С. 29−42; Мир глазами блоггера. — М., 2011; Носова С. С., Кужелева-Саган И. П. Указ. соч. — С. 85−96; Толкачев С. П. Мультикультурализм в постколониальном пространстве и кросс-культурная английская литература // Знание. Понимание. Умение. — 2013. — № 1. — С. 1; Bauman Z. Liquid Modernity. — Cambridge, 2000.
6 Boden D., Molotch H. The compulsion to proximity // Nowhere. Space, time and modernity. — Berkeley, California, 1994. — Р. 257−286.
7 Толкачев С. П. Указ. соч. — С. 1; Makimoto T., Manners D. Указ. соч.; Putnam R. Bowling Alone: The Collapse and Revival of American Community. — N. Y., 2001.
8 Bauman Z. Указ. соч.; Gussekloo A., Jacobs E. Указ. соч.; Peters J. D. Указ. соч. — Р. 17−41; Sisson N. Указ. соч.; Urry J. Указ. соч.
9 Putnam R. Указ. соч. — С. 179.
10 Boden D., Molotch H. Указ. соч. — Р. 257−286.
11 Makimoto T., Manners D. Указ. соч.; Peters J. D. Указ. соч. — Р. 17−41; Putnam R. Указ. соч.
12 Campen A. The First Information War: The Story of Communications, Computers, and Intelligence Systems in the Persian Gulf War. — N. Y., 1992; Shapira N. Psychiatric features of individuals with problematic Internet use // Journal of Affective Disorders. — 2000. — № 57. — Р. 267−272; Tapscott D. Grown Up Digital. — McGraw-Hill, 2008. — P. 15−16.
13 Информационная безопасность и вопросы профилактики киберэкстремизма среди молодежи. — Магнитогорск, 2013; Слуцкий Е. Г. Беспризорность в России: вновь грозная реальность // Социс. — 1998. — № 3. — С. 117−119; Солдатова Г. У., Зотова Е. Ю. Кибербуллинг в школьной среде: трудная онлайн ситуация и способы совладения // Образовательная политика. — 2011. — № 5 (55). — С. 48−59; Beand К. Internet addiction: Current status and implications for employees // Employment Couseling. — 2002. — Vol. 39. — № 1. — P. 2−11; Young K. S. Caught in the Net. — N.Y., 1998.
14 Вельский П. Г., Никольский В. Н. Исследование эмоциональной сферы несовершеннолетних, отклоняющихся от нормы в своем поведении. — М., 1924; Доля А. А. Личностные особенности беспризорных и безнадзорных детей и подростков // Ученые записки РГСУ. — 2009. — № 11. — С. 191−194.
15 Ильченко О. Ю. Новые беспризорные: социологический анализ проблемы на примере Приморского края: дисс. … канд. социол. наук. — Владивосток, Тихоокеан. гос. ун-т, 2009.
16 Арестова О. Н., Бабанин Л. Н., Войскунский А. Е. Коммуникация в компьютерных сетях: психологические детерминанты и последствия // Вестник Московского ун-та. — Сер. 14. Психология. — 1996. — № 4. — С. 14−20; Вельский П. Г., Никольский В. Н. Указ. соч.; Войскунский А. Е. Феномен зависимости от Интернета // Гуманитарные исследования в Интернете — М.-Екатеринбург, 2000. — С. 100−131; Доля А. А. Указ. соч. — С. 191−194.
17 Курпатов А. Складка времени. Сущность и критерии. — М., 2016. — С. 10−11.
18 Campen A. Указ. соч.
19 Spitzer M. Digitale Demenz. — München, 2012. — Р. 215.
20 Носова С. С., Кужелева-Саган И. П. Указ. соч. — С. 85−96; Urry J. Указ. соч.