Вверх

Д. М. Володихин (Москва) Когда жил святой Петр Муромский?

В 1547 году в Москве состоялся большой Церковный Собор. На нем были прославлены в лике святых многие русские подвижники благочестия и веры. Именно тогда Церковь установила: «По всем градом великого царства Российского пети и праздновати повсюду» святых Петра и Февронию Муромских (25 июня). Так Петра и Февронию причислили к лику святых.


Их мощи с древних времен хранились в соборном храме Мурома. Жители города молились им, просили у них предстательства перед Господом. У муромского духовенства было краткое житие святой четы. В местной церковной традиции о них помнили как о людях необыкновенного благочестия, идеальных супругах. В конце жизни оба отказались от мира и добровольно приняли постриг.


Тогда же, в середине XVI века, появилось блистательное литературное произведение — «Повесть о Петре и Февронии Муромских». Ею без преувеличения зачитывалась вся Русь. Еще при московских государях «Повесть» ходила во множестве рукописных копий и была широко известна как обитателям белокаменных палат, так и насельникам простых изб. Знатоки и сейчас восхищаются ею.


Вместе с тем, во времена Московского государства, затем Российской империи знали, да и сегодня знают в основном о том, как сложилась судьба литературных героев «Повести». Хотелось бы подчеркнуть: парадоксальность судеб Петра и Февронии состоит в том, что 95, если не 99 процентов сведений о них приходится брать из произведения, отчасти агиографического, отчасти же просто художественного. Разумеется, всякое житийное сочинение вырастает на основе реальной истории жизни святого человека. Нет житий, посвященных выдуманным персонажам. Если житие составляется через много лет (а то и столетий!) после его смерти, то в него попадет не столь уж много черт исторической личности. И тут требуется особая чуткость, особая осторожность, чтобы не приписать святому лишнего.


Судьба муромской четы окружена ореолом высокой тайны. Суть ее — святость в благочестивом супружестве. А историческая реальность, в которую облечена эта суть, тонет в непроглядном тумане.


Историки не раз пытались определить, о ком из действительных исторических личностей идет речь в «Повести о Петре и Февронии Муромских». Конечный итог можно считать в лучшем случае молчаливым «соглашением» большинства специалистов считать одну из гипотез наиболее правдоподобной.


Многие ученые сходятся во мнении, что таковым являлся князь Давыд Юрьевич, правивший в Муроме в начале XIII века. Стоит оценить, сколь велики черты сходства и сколь много черт различия.


Итак, что известно о князя Петре? У него был старший брат Павел, который правил Муромом до восшествия Петра на престол, притом власть перешла к Петру мирно, после кончины Павла. Затем он на время утратил княжение, однако довольно быстро вновь принял бразды правления. Сам Петр, дожив до изрядного возраста, принял монашеский постриг, а вместе с ним имя Давида. Петр почил в Муроме и там же погребен вместе с женой. Смерть его не была насильственной.


Многое в судьбе Давыда Юрьевича и Петра Муромского совпадает. У Давыда был старший брат Владимир Юрьевич, который, конечно же, во крещении мог получить имя Павла. Этот князь Владимир-Павел (?) правил до Петра с 1175 года и умер в 1205 году. Давыд-Петр (?) княжил после него по 1228 год.


Еще один косвенный довод в пользу отож­дествления Давыда Юрьевича и Петра Муромского — то, что отец Давыда, Юрий Владимирович, как видно, имел к Церкви доброе отношение. Как сообщает летопись, князя погребли в храме, который был создан его же стараниями. Детям его от отца могло передаться благочестие.


Согласно другому летописному известию, один из сыновей Давыда Юрьевича скончался в апреле 1228 года, на Святую неделю. Несколько дней спустя ушел из жизни и сам князь муромский, «в чернецах и в схиме». Возможно, эта летописная история содержит в себе намек на обстоятельства пострижения во иноки Пет­ра и Февронии: если Петр — Давыд Юрьевич, то монахом он мог стать в драматический момент своей жизни, потрясенный кончиной сына. Смерть отпрыска настолько расстроила его здоровье, что князь вскоре скончался, не выдержав горя.


Итак, Давыда Юрьевича, как будто, можно с полным на то основанием считать Петром Муромским. Но есть в этой версии несколько нестыковок, заставляющих относиться к ней со скепсисом.


Во-первых, исторический князь муромский носил имя «Давыд» (Давид) задолго до старости и смерти. Так, летопись называет его «Давыдом», сообщая, что летом 1187 года он прибыл из Мурома во Владимир на свадебные торжества: великий князь владимирский Всеволод Юрьевич отдавал замуж свою дочь Всеславу. Точно так же именуется он и в летописном известии, повествующем о поездке осенью 1196 года муромских князей во Владимир на свадьбу Константина — сына того же Всеволода. Между тем, Петр из «Повести…» удостоился иноческого имени лишь на старости лет, когда дела правительские его уже не касались.


Таково, пожалуй, самое серьезное возражение против того, чтобы считать Давыда Юрьевича князем Петром из «Повести».


Во-вторых, Давыд Юрьевич по образу действий совсем не похож на кроткого и мирного Петра из «Повести».


Это князь-воитель.


В некоторых случаях, допустим, он следует воле других, более значительных государей. В особенности это относится к долгому и кровавому противостоянию Владимиро-Суздальского и Рязанского княжеств.


Бок о бок со старшим братом Давыд принимал участие в большом походе коалиции князей, подчинявшейся великому князю владимирскому Всеволоду Юрьевичу, на Рязанщину (1185/1186). Новый большой поход против рязанцев состоялся летом-осенью 1207 года. Муромский князь Давыд привел свои полки в пункт сбора — Москву. Во время переговоров Всеволода Юрьевича с его противниками муромскому князю доверили ответственное дело дипломатического свойства: вместе с владимирским боярином Михаилом Борисовичем он обличал на переговорах вину неприятельской стороны. Позднее, когда переговоры сорвались, Давыд Юрьевич возглавлял муромский полк во время осады и взятия Пронска, а потом получил этот город себе во владение.


Целый союз рязанских князей явился под стены Пронска с отрядом половцев и потребовал отдать город. Давыд не решился вступать в бой. Он ответил: «Братья, не я сам набился на Пронск; посадил меня здесь Всеволод; теперь город ваш, а я пойду в свою волость». И это, допустим, серьезный аргумент в пользу миролюбия Давыда Юрьевича: мог ведь и запереться в Пронске, понадеявшись на силу оружия. Город славился как крепкий орешек, не столь просто его взять на щит. Но Давыд Юрьевич не пожелал драться и оставил крупный удел без боя.


Желал этих «ратных подвигов» Давыд Юрьевич или не желал, но во время большой войны, охватившей Северо-Восток Руси, он не мог оставаться в стороне, ибо непослушание старшему союзнику могло дорого стоить и самому князю, и его земле. Трудно обвинить его в излишней драчливости.


Однако никто не мог принудить Давыда Юрьевича к участию в большой смуте, разразившейся после смерти все того же Владимира Юрьевича.


Этот великий князь владимирский, один из сильнейших правителей всей Руси того времени, вошел в историю с прозвищем «Большое Гнездо». Потомством он был обилен сверх меры — щедр оказался к нему Господь! Но у всякого блага есть и оборотная сторона. Обилие детей и неурегулированность вопроса о наследовании вызвали затяжную войну меж сыновьями великого князя.


В 1213 году Давыд Юрьевич привел свои полки на помощь одному из сыновей Всеволода Большое Гнездо, Юрию, и вместе с ним ходил в поход к Ростову; близ Ростова на реке Ишне вспыхнул бой, полыхнули села… А в 1216 году князь муромский бился на стороне Юрия Всеволодовича в кровопролитном сражении на Липице, оказался в стане проигравших, но княжения своего не утратил. Обстоятельства борьбы между отпрысками Всеволода Большое Гнездо позволяли Давыду Муромскому избежать участия в боевых действиях, но он того не пожелал. И такое его решение не очень вяжется с миролюбием князя Петра из «Повести».


Впрочем, при составлении жития автор не слишком много внимания обращает на военно-политические деяния святого, если только он не рисует портрет благочестивого воина. Поэтому образ действий князя Петра как политика передан лишь в самых общих чертах, а как полководца — вообще никак не обрисован. Он храбрый воин, вот, собственно, и все, что о нем известно с этой стороны. Реальность историческая могла быть намного сложнее и страшнее реальности житийной.


Существует версия, относящая жизнь и духовные подвиги святого Петра Муромского на полтора века позднее княжения Давыда Юрьевича.


К XIV в. восходят сведения генеалогических источников, где прямо назван князь Петр Муромский, старший брат князя Василия Муромского, — предка дворян Овцыных.


Вот строки из родословной книги князя М. А. Оболенского, в основе которой — официальный «Государев родословец»: «Описание початку (начала) Володимерова роду. Великие князи Муромские братья родныя князь Петр да князь Василей… Князь Петр — без[детен], и со княгинею своею Февронией оба святыя. А у князь Василья сын — князь Данило. А у князь Данило сын — Володимер Красной Снабдя. И от него пошли Овцыны… Володимер Данилович был в боярех у великого князя Дмитрия Ивановича[Донского]». Далее, в другом месте родословной книги, уточняется: «Род Овцыных. У великого князя Дмитрея Ивановича Донского был боярин Володимер Данилович Красной Снабдя. От него пошли Овцыны».


Непростая задача: определить хотя бы приблизительно, когда все они жили. Попробуем все же сделать это.


Дмитрий Иванович княжил с начала ­1360-х по 1389 год. Вряд ли в боярах у него служил безусый юнец. Следовательно, Владимир Красный, даже если дать ему минимальные (!) 20 лет при пожаловании боярского чина, родился самое позднее между началом 1340-х и концом ­1360-х. А его отец Даниил — самое позднее около 1350 года, но, скорее, раньше.


Таким образом, если доверять генеалогическим данным, то время деятельности Петра, его брата Василия и жены Февронии — середина XIV столетия. Дореволюционный историк Н. Д. Квашнин-Самарин назвал братьев Петра и Василия «современниками Ивана Калиты». С таким же основанием их можно назвать современниками Семена Гордого или Ивана Красного, по сути, это ничего не изменит. А муромский предок Овцыных очень удобно ассоциируется со вполне исторической личностью — князем Василием Ярославичем, княжившим в середине XIV века.


Все, вроде бы, сходится превосходно: был некий князь Петр, брат Василия, по отчеству, скорее всего, Ярославич, один из муромских властителей-братьев, принявший перед смертью иноческое имя Давид. Идеальное, казалось бы, соединение генеалогического памятника со свидетельствами летописания. Чего искать еще? Все разъяснилось!


Но это — если полностью доверять родо­словию Овцыных. А оно вызывает серьезные вопросы, поскольку было составлено поздно — не в древнем Муроме, а уже в эпоху Московского государства. Весьма вероятно, его создание произошло после того, как чета муромских святых подверглась канонизации на соборе 1547 года, а, значит, приобрела широкую известность. Не исключено, что Овцыны приписали себе великую святую родню, стремясь повысить родовую честь своего семейства.


Итак, неясно, насколько достоверно родо­словие Овцыных в древнейшей своей части. Если бы не эта неясность, святых Петра и Февронию Муромских можно было бы смело помещать в середину XIV столетия. Но с нею эта версия оказывается сильно подмоченной.


***


Остается подвести итоги. Невозможно с твердой уверенностью сказать, кто из исторических правителей Мурома является прообразом князя Петра.


У кого-то, скажем прямо, может возникнуть вопрос: а не почитаем ли мы литературных героев, под историей которых вообще нет никакой фактической почвы? Это, безусловно, не так.


Прежде всего, у мощей святых Петра и Февронии древняя история. Муром на протяжении веков хранил их мощи задолго до того, как церковный книжник написал «Повесть» о святой чете. Невозможно представить, чтобы наше духовенство времен Святой Руси с таким усердием берегло память каких-нибудь случайных людей. Напротив, лишь истинная святость могла породить столь прочное, столь верное поклонение муромчан. У гробницы святых Петра и Февронии не раз случались чудеса, а московские государи, время от времени приезжавшие в Муром, горячо молились у гроба чудотворцев. Церковь с полным знанием дела одобрила акт канонизации.


Иными словами, тут нет места для сомнений и разночтений: святые Петр и Феврония — исторические личности. Их жизнь — факт.


Другое дело, что мы, к сожалению, имеет слишком мало сведений о них, а потому не можем точно сказать, когда именно они жили.


И в связи с этим хотелось бы призвать к одной древней христианской добродетели: трезвению. Хотелось бы знать о Петре и Февронии больше, чем мы сейчас знаем. Но неправильно, обсуждая судьбы больших святых, с категоричностью выдавать за твердое знание то, в чем должной твердости пока нет, выдавать мнение за истину. Тут нужна большая осторожность.


С течением времени, возможно, новые источники дадут ответ на вопрос, когда именно жила святая чета. А пока надо набраться терпения и смирения.