Е. С. Бутрин. «Собачье дело» в Иваново-Вознесенске в конце XIX — начале XX вв.

История появления окладного сбора с владельческих собак в г. Иваново-Вознесенске тесно связана с проблемой распространения бешенства в растущем промышленном центре на рубеже XIX-XX вв. Проблема приобретала актуальность в связи с быстрым ростом городского населения, а, соответственно, — и числа бродячих животных, всегда сопровождающих места жительства человека.

2 мая 1886 г. иваново-вознесенский полицмейстер доносил городскому голове, что в городе с апреля «появилось бешенство на собаках, которыми было укушено несколько человек». Полицмейстер письменно обязал всех владельцев собак, «чтобы они не допускали их бродить по улицам, а держали бы их на привязи во дворах». Но это его требование было исполнено далеко не всеми. Он просил городскую думу «в непродолжительное время издать обязательное постановление», которым санкционировалось бы уничтожение собак, передвигающихся по городу без намордников. Для истребления бродячих собак требовалось нанять специальных лиц, которые должны были «ловить собак и уничтожать их на городском скотском кладбище». Соответствующее постановление было издано городскими властями достаточно оперативно — уже 28 мая 1886 г. Согласно этому документу, всем собакам, появившимся на улицах без ошейников и намордников, грозила немедленная смерть.

Однако с организацией уничтожения бродячих собак, требовавшей ассигнования городом известных средств, возникли некоторые проблемы. Лишь 31 июля 1886 г. городской голова принял решение: выплачивать по 50 коп. за уничтоженную бешеную собаку. 2 октября 1886 г. последовал циркуляр владимирского губернатора, предлагавший те меры, которые уже были предприняты городскими властями. Новшеством было одно — введение поголовного сбора с владельцев собак на содержание персонала, осуществляющего истребление бродячих животных. Вопрос об этом персонале был весьма животрепещущим: Иваново-Вознесенская дума отдавала истребление бешеных собак «на откуп» частным лицам, однако они могли получить вознаграждение лишь в случае болезни собаки, удостоверенной полицией. Бродячие собаки уничтожению не подлежали — постановление думы об убийстве собак, оказавшихся на улице без ошейников и намордников, было отменено Владимирским по городским делам присутствием 30 апреля 1887 г. Все это вызвало очередное об­острение ситуации. 26 мая 1890 г. полицмейстер сообщал голове, что владельцы собак не исполняют постановлений думы, тогда как в течение мая 1890 г. было зарегистрировано уже три случая «появления бешенства на собаках». На некоторых виновников были заведены административные дела, однако штраф по ним оказался ничтожным. Полицмейстер потребовал дополнить постановления пунктом об истреблении бродячих собак в случае появления бешенства. Таким образом, экстренные обстоятельства способствовали введению правил, отмененных губернским начальством.

От городской управы требовалось нанять для истребления собак специальных лиц. На заседании думы 12 июня 1890 г. это предложение было принято, но ассигновать средства для организации отлова собак она не торопилась. 13 февраля 1891 г. полицмейстер вновь сообщал, что для уничтожения бродячих собак управой должны быть наняты «опытные для того люди»: «прежний способ уничтожения собак» не достиг своей цели, поскольку все бравшиеся за это дело оказывались неспособными. Однако городской голова отвечал, что таких «испытанных людей» у города не имеется¹.

В результате организация уничтожения бродячих животных в городе стала плодом не волевого решения городских властей, а частной инициативы. 16 апреля 1898 г. нижегородский крестьянин С. И. Рагузин испрашивал у городской управы разрешения заниматься в течение пяти лет ловлей на городской территории бродячих собак и уборкой трупов умерших животных. Он предложил следующие условия отлова: все собаки без ошейников и намордников доставлялись в специальное помещение на городском скотском кладбище, где оставались в течение трех дней, в продолжение которых владельцы могли требовать их возвращения. Также он безвозмездно обязывался убирать и закапывать трупы павших животных (лошадей и коров), испрашивая у города исключительно права пользоваться их шкурами. Городская управа отнеслась к просьбе вполне благосклонно. Проект был передан в думу, которой для обсуждения его условий была собрана специальная комиссия². По ее мнению (28 января 1899 г.), необходимо было принять меры с целью «уменьшения числа собак вообще, и бесполезных в частности». Для этого предлагалось два основных средства: налогообложение хозяев животных и ловля бродячих собак. Дума постановила установить налог в пользу города с каждой собаки в размере 2-х руб. в год, поручив управе составить проект о порядке истребления бродячих собак³. В проекте, представленном управой 8 апреля 1899 г., предлагалось «в виде опыта воспользоваться предложением» С. И. Рагузина⁴.

Таким образом, принципиальное согласие на предложение нижегородского крестьянина было получено. 7 февраля 1900 г. он заключил договор на строительство деревянного дома на городской земле при скотском кладбище³. А 15 февраля подписал с управой трехлетний контракт, согласно которому был обязан ловить и истреблять бродячих собак, не имеющих на ошейниках установленных управой значков. Ловля собак должна была производиться в присутствии участкового полицейского «во избежание пререканий и даже драки между ним и недовольными обывателями». Время ловли было ограничено: она производилась рано утром (с марта по апрель — до 8 час. утра, с апреля по август — до 7 час. утра, с сентября по март — до 10 час. утра). Пойманных собак можно было истреблять по истечении 3-х суток со дня поимки, если владелец за это время не предъявит квитанции о взносе сбора. За содержание собаки он должен был уплатить 20 коп. в сутки. Кроме того, Рагузин был обязан бесплатно убирать и закапывать трупы павших животных в городе. Ему предоставлялась возможность пользоваться с согласия владельцев шкурами этих животных. При этом за свою «концессию» Рагузин обязан был выплачивать в городскую кассу от 50 до 150 руб. в год.

В таком случае оказывались непонятными причины, побудившие его взяться за столь тяжелую и неблагодарную работу. Они вполне проясняются благодаря сообщениям в городскую управу от губернского и городского ветеринаров. 10 июня 1902 г. первый из них сообщал, что пункт о праве Рагузина пользоваться шкурами павших животных, «может служить поводом к недоразумениям между владельцами животных и контрагентом». Ветеринар обращал внимание, что в случае возникновения у владельца желания получить свою шкуру, Рагузин мог потребовать с него вознаграждение за уборку трупа. Вследствие этого врач вносил предложение об установлении определенной платы за уборку трупов⁵. Некоторые детали бизнес-схемы нижегородского крестьянина раскрываются отношением в городскую управу губернского ветеринарного инспектора от 14 августа 1902 г. При осмотре инспектором 2 августа 1902 г. места «для зарытия трупов павших в городе животных», оказалось, что они закапываются в неглубокие ямы, причем, трупы больных животных не дезинфицируются. Вместо этого Рагузин, не имея разрешения и необходимых условий, занимался «живодерным промыслом». В специальном котле он «вываривал мясо и вытапливал сало, взятое от трупов павших животных». Этими продуктами он кормил «разводимых здесь же собак». Это были те самые собаки, которых крестьянин отлавливал на городских улицах. Инспектор просил управу запретить контрагенту заниматься живодерным промыслом и обязать его производить захоронение более тщательно. 25 августа 1902 г. Рагузин дал соответствующую подписку. Правда, речь в ней шла не о переносе живодерни на новое место, а лишь об обязательстве получить разрешение на производство этого промысла⁶.

Городской ветеринарный врач Н. И. Любимов в заявлении от 18 февраля 1905 г. оценивал настоящую «постановку дела уборки трупов павших животных» как ненормальную. По его словам, владельцы почти никогда не соглашались уступать уборщику шкуру животного: все мероприятия по вывозке, снятию шкуры и захоронению трупа стоили 2 руб., тогда как стоимость шкуры простиралась до 5 руб. В результате предприниматель вынужден был «платить неуступчивому владельцу от 1 до 3 руб. за шкуру». Бесплатно контрагент получал шкуры лишь тех животных, «владельцы которых были поуступчивее, или не знали, что с их животных будет снята и продана шкура». По мнению врача, город «из уборки трупов не должен был делать доходную статью», а взять дело в свои руки. Для этого необходимо было иметь на кладбище городскую сторожку, где должен постоянно проживать сторож, занимающийся захоронением и наблюдением за могилами. Уборщик же трупов обязан жить в городе и получать жалование. Средства для перевозки трупов и инструменты для ловли собак должны быть сделаны на городские средства, с соблюдением санитарных требований. Кроме того, необходимо было установить с владельца животного плату в размере 2 руб. За эту плату уборщик был обязан захоронить труп, а со шкурой поступить «по желанию владельца». При этом владельцу предоставлялось право самому провести все эти мероприятия, что освобождало его от платы⁷.

Сведения, приведенные в цитированных выше заявлениях, проясняют особенности концессии Рагузина. Он получал доход, прежде всего, со шкур трупов павшего в городе крупного рогатого скота. Еще один значительный источник дохода — содержание хозяйских собак, выловленных им на улицах города (для их кормления он использовал мясо с трупов павших животных). Об­основанные требования городского ветеринарного врача заставили власти прислушаться к его заявлению. В марте 1905 г. управа за 160 руб. приобрела у Рагузина его дом на кладбище. Согласно новому контракту с ним, заключенному на 1 год с 1 апреля 1905 г., дом передавался ему в пользование на время договора. Кроме того, ему была назначено жалование в размере 25 руб. в мес.⁸ На следующий год (с 1 апреля 1906 г.) в договор были введены новые пункты: для уборки трупов Рагузин обязывался иметь собственную лошадь и телегу (сани), покрытую железом («для того, чтобы вытекающие из палых животных жидкости не текли на землю»). Был введен и пункт об ответственности за нарушение условия договора — в этом случае Рагузин должен был уплатить штраф от 5 до 25 руб. Введение значительного числа ограничений в схему нижегородского крестьянина способствовало сворачиванию им своей деятельности. Со 2 октября 1906 г. подряд был передан шуйскому мещанину Ф. Р. Захарову, а с 27 августа 1908 г. — нерехтскому крестьянину С. Н. Назарову⁹.

7 мая 1910 г. подряд был передан шуйскому крестьянину В. А. Мохову. Однако исполнение им своих обязанностей вызвало недовольство полицмейстера: 21 января 1911 г. он обращался в управу с просьбой подыскать для истребления бродячих собак «более надежного человека», поскольку Мохов «относится к делу весьма халатно». 7 мая 1911 г. был заключен годовой контракт с суздальским крестьянином А. Н. Каштановым, а 19 июля 1912 г. подряд принял другой крестьянин Суздальского уезда, М. А. Боков. При этом за получение этой концессии велась серьезная борьба: 8 декабря 1911 г. о сдаче подряда ему просил С. И. Рагузин, а 29 ноября 1912 г. аналогичное прошение поступило от А. А. Назарова¹⁰. Однако 5 июля 1913 г. контракт вновь был подписан с М. А. Боковым. При этом Боков просил городские власти изменить условия соглашения, увеличив размер жалования для содержания работника: «ловля собак не так добычна», а владельцы трупов скота «просят платы», назначая в ходе торга такую цену «чего и она (шкура. — Е. Б.) не стоит», в противном случае угрожая сдать труп конкурентам. К разрешению споров неоднократно приходилось привлекать полицию. Но власти так и не вняли просьбе крестьянина — договор был возобновлен на прежних условиях. Пойти навстречу просьбе ловца их заставил лишь рост инфляции в первые месяцы войны: 1 августа 1914 г. Боков сообщал, что «на старых условиях служить невозможно, работы прибавилось, жалования мало, а расход большой». С 1 января 1915 г. его жалование было увеличено до 30 руб. Однако в заявлении от 9 января 1916 г. Боков вновь отмечал, что «цены на все удвоились да утроились, а я служу при прежних условиях, расход не оправдывается». Он ссылался на то, что «при деле» трудится все его семейство. Серьезных доходов для него не предвиделось: «На мой товар, то есть собак, купца не находится, которые раньше забирали, отказываются»¹¹. Таким образом, Мохов вел торговлю пойманными им собаками. Некоторое время эта деятельность приносила солидный доход, но общее обеднение населения в военный период положило конец торговле. Сложившаяся ситуация вновь привлекла основоположника «собачьего дела» в Иваново-Вознесенске С. И. Рагузина: он просил пригласить его на место Мохова после окончания контракта с последним (с 1 июня 1916 г.). При этом жалования он требовал на треть меньше старого подрядчика — всего 20 руб. Управа приняла это предложение. Рагузин продолжил службу в прежней должности и в дальнейшем: 8 июня 1918 г. он получил открытый лист на ловлю собак от городского Совета¹².

Работа собаколова была достаточно интенсивной. В 1911 г. было «поймано и истреблено» 415 бродячих собак, а в 1913 г. — 391. Однако уважением у населения эта профессия не пользовалась. Не зря В. А. Мохов в одном из своих прошений характеризовал свою деятельность так: «Труд несу, бесчестье терплю и все бескорыстно». Способ ловли собак был настолько жесток, что конфликтов с обывателями избежать не удавалось. 6 июля 1911 г. полицмейстер сообщал в управу, что «способ ловли бродячих собак при посредстве накидывания проволочной петли не может быть признан законным, так как причиняет животным напрасные мучения». Он отмечал, что ловля каждый раз сопровождалась «рядом скандалов и столкновений с публикой». Находившийся тогда на службе А. Н. Каштанов был вынужден дать подписку, что обязуется использовать для ловли исключительно сеть. Однако такой способ был трудоемким и недостаточно эффективным. В результате 16 февраля 1912 г. полицмейстер извещал управу, что не возражает «против временного перехода к ловле петлей, при условии, чтобы ловец не допускал излишних жестокостей».

Это вызвало новые конфликты с обывателями. 31 января 1912 г. управа сообщала полицмейстеру, что городовые «не проявляют должного вмешательства в тех случаях, когда между ловцом собак и посторонней публикой возникают пререкания». Не оставалась в стороне и сама «пуб­лика»: 16 апреля 1915 г. в управу поступило заявление Н. С. Бубнова, который просил обратить внимание на городских собачников, занимающихся ловлей «в недозволенное время и причиняющих животным жестокие мучения на глазах прохожих». В доказательство своих слов он приводил происшествие накануне: на 1-й Ильинской ул. «поймав собаку мертвой петлей, собачник тащил ее на веревке по земле к фуре, причиняя этим боль, отчего собака визжала и каталась по земле». Возмущенные прохожие потребовали прекратить это безобразие. В данном случае дело для собачника ограничилось словесными упреками, однако негодование обывателей могло привести и к более серьезным последствиям. 8 августа 1916 г. в центре города был покусан городской собаколов М. А. Боков. Защититься он не мог, поскольку «был схвачен за руки неизвестным господином». Городовой, к которому он обратился за содействием, помощи не оказал. В своем заявлении в управу врач выразил негодование действиями полиции, особенно возмутительными в связи с тем, что в это время в городе прогрессировала эпидемия бешенства¹³.

Развитие в городе с 1912 г. эпидемии бешенства явилось серьезным толчком к усовершенствованию законодательства относительно истребления бродячих собак. Уже 24 мая 1912 г. в управу поступило тревожное сообщение ветеринарного врача о ежедневных «укусах людей собаками, подозрительными по бешенству». Врач отмечал, что собаки в городе уничтожаются «далеко не столь энергично, как вызывается обстоятельствами». Собаки не уничтожались и в пригородах, находившихся в юрисдикции не города, а уездного земства. Это приводило к тому, что пригороды являлись «как бы питомником собак». В целях борьбы с эпидемией врач предлагал организовать отряд для уничтожения собак и допустить их дневную ловлю. Доклад в управу комиссии, собранной по этому поводу, главной причиной наличия бешенства в городе называл слабость организации отлова («один ловец с фурой не может успешно производить ловлю во всем городе»), проблему пригородов и отсутствие обязательных постановлений, устанавливающих правила содержания собак. Комиссия предлагала: увеличить число ловцов до двух человек, увеличить время ловли до 9-ти часов утра, просить земство принять меры к истреблению собак в пригородах, издать обязательное постановление о содержании собак. В проекте этого постановления новшеством для горожан было запрещение «водить собак на бульвары в городские сады». Крестьяне же обязывались «привязывать собак к экипажам», на которых они появлялись в городе¹⁴.

Однако это постановление так и осталось проектом, как и удвоение числа городских собачников. 8 июня 1912 г. Иваново-Вознесенская управа просила шуйское земство организовать ловлю и истребления бродячих собак в пригородных поселениях. Город предлагал «принять на себя этот труд» при условии ассигновании земством на расходы 600 руб. В ответе от 17 февраля 1914 г. земство обращало внимание на то, что «никто не уполномочивал городскую управу производить ловлю собак в пригородах» и выражало сомнения в «необходимости и целесообразности такой меры»¹⁵. В самом городе власти также действовали весьма нерешительно. Лишь 24 февраля 1914 г. врачебно-санитарная комиссия решила с 15 апреля 1914 г. ввести ловлю собак с 7 часов вечера до 8 утра осенью и зимой и с 10 часов вечера до 8 утра весной и летом. Однако 10 октября 1914 г. полицмейстер вновь просил управу «ввиду увеличения числа бродячих собак в городе, понудить ловца к их истреблению». 23 октября 1914 г. время ловли было увеличено еще на один час в сутки.

Весной 1915 г. эпидемия вспыхнула с новой силой. 10 апреля была обнаружена очередная бешеная собака, покусавшая еще троих животных. Вновь собранная городская комиссия предложила ввести для собак обязательное ношение наморд­ника, а выкуп задержанных собак осуществлять только под надзором ветеринара. Также требовалось нанять двух дополнительных собаколовов, которые ежедневно должны были производить ловлю сетями: в городе с 5 до 7 часов утра, а по окраинам — с 5 до 8 часов вечера. Для наблюдения над ловлей, содержанием и умерщвлением собак приглашался ветеринарный фельдшер. Кроме того, управа должна была выделить средства на устройство при скотском кладбище пятидесяти клеток для содержания собак. 4 мая 1915 г. были изданы распоряжения городской управы, согласно которым ловле подлежала любая собака без намордника. 21 мая и 1 июня 1915 г. С. Е. Бубновым были наняты специальные собаколовы (крестьяне А. А. Лапин и И. П. Кочетов).

Однако эти полумеры не прекратили распространения эпидемии. 3 ноября и 5 декабря 1915 г. полицмейстер в связи увеличением количества бродячих собак вновь просил управу сделать распоряжение о принятии самых энергичных мер к их поимке. 13 июня 1916 г. последовало заявление ветеринарного врача с предложениями новых мер по борьбе с бешенством. Они не отличались оригинальностью: привлечение полиции для «содействия городским собаколовам», распространение ловли на пригороды, увеличение числа фургонов и ловцов. Меры, предложенные городской комиссией 10 июня 1916 г., в целом повторяли прошлогодние. В числе новшеств можно отметить запрещение водить по улицам самок во время течки и увеличение времени ловли практически на весь световой день: с 6 утра до 12 дня и с 4 до 8 вечера. Постановления комиссии о борьбе с бешенством были опубликованы в № 129, 130 и 131 городской газеты «Ивановский листок». Однако 10 июня и 21 июля 1916 г. полицмейстер вновь просил управу «принять самые энергичные меры к ловле бродячих собак». В ответ он получил заверения, что городская власть делает все возможное, но обыватели вовсе не торопятся исполнять изданные ею обязательные постановления. Управа просила полицию принять меры по привлечению виновных к уголовной ответственности. Управа, впрочем, также не торопилась исполнять постановление комиссии от 10 июня: лишь 4 ноября 1916 г. в качестве дополнительного собаколова был нанят И. И. Фалин. Новая власть в полной мере унаследовала проблему бродячих животных на улицах города. 15 июня 1917 г. ветеринарный врач сообщал в управу, что в городе вновь участились случаи нападения на людей бродячих псов. 21 июня 1917 г. и 18 мая 1918 г. управа обращалась к начальнику гражданской милиции города с настойчивой просьбой оказывать содействие собаколову в его деятельности. Однако ситуация отнюдь не нормализовалась, что вызвало 23 октября 1918 г. соответствующее распоряжение Президиума исполкома городского Совета. Этот документ повторял аналогичные постановления прежней власти: граждане обязывались выпускать собак на улицу только в намордниках, вводилась ежедневная ловля собак особо нанятыми лицами. Имелся и пункт об ответственности хозяев, нарушавших это постановление, однако конкретный ее механизм так и остался неясным¹⁶.

Как можно видеть из приведенного фактического материала, проблема бродячих животных в Иваново-Вознесенске не теряла актуальности на протяжении трех десятилетий на рубеже XIX-XX вв. Но городские власти относились к ее решению весьма прохладно. Организация борьбы с бродячими животными требовала от них не только некоторых финансовых вливаний, но и разработки адекватного законодательства. Однако они длительное время старались ограничиться минимальными ассигнованиями денежных средств, а разработкой законов пренебрегали вовсе. Толчком к решению вопроса явилась, как ни парадоксально, частная инициатива, результатом которой стала организация уничтожения бродячих животных. Однако непосредственная организация этого процесса мало заботила городские власти. Они были вынуждены предпринять некоторые меры по ее регламентации лишь после появления в городе эпидемии бешенства, вызывавшей значительные расходы по лечению подвергавшихся угрозе заражения лиц. Но в связи с тем, что обеспечивать исполнение решений городских властей должна была местная полиция, эффективность подобного законодательства оставляла желать лучшего.

---

¹ ГАИО. — Ф. 2. — Оп. 1. — Д. 2035. — Л. 1−2, 4−6об., 8−15, 21, 24, 26, 29−32, 35−36.

² Там же. — Д. 6548. — Л. 101об.-102.

³ Там же. — Д. 6571. — Л. 25об.

⁴ Там же. — Л. 75−75об.

⁵ Там же. — Д. 4141. — Л. 1об.

⁶ Там же. — Оп. 2. — Д. 484. — Л. 10−11.

⁷ Там же. — Оп. 1. — Д. 3070. — Л. 179−181.

⁸ Там же. — Оп. 2. — Д. 484. — Л. 222−224.

⁹ Там же. — Оп. 1. — Д. 4142. — Л. 1об.

¹⁰ Там же. — Д. 4206. — Л. 1−5об.

¹¹ Там же. — Оп. 2. — Д. 599. — Л. 1, 4−5об., 7, 8, 66, 336.

¹² Там же. — Оп. 1. — Д. 5443. — Л. 1−2об., 8−13.

¹³ Там же. — Оп. 2. — Д. 599. — Л. 537.

¹⁴ Там же. — Л. 6об., 9об., 11, 27, 374, 486об.

¹⁵ Там же. — Л. 52, 53, 55−56об.

¹⁶ Там же. — Оп. 1. — Д. 5443. — Л. 3; Оп. 2. — Д. 599. — Л. 60об., 65, 368об.

¹⁷ Там же. — Оп. 2. — Д. 599. — Л. 338−339об., 370, 371, 377, 378, 385, 406, 433об., 440, 452, 453, 458, 473, 517, 525, 526, 532, 551; Оп. 2. — Д. 750. — Л. 15об.; Оп. 1. — Д. 5443. — Л. 10−11.