О. К. Крамарь. Образ города в романе Т. В. Чурилина «Тяпкатань»
ОБРАЗ ГОРОДА В РОМАНЕ Т. В. ЧУРИЛИНА «ТЯПКАТАНЬ»1
«Был Чурилин родом из Лебедяни…», — писала М. И. Цветаева в очерке «Наталья Гончарова»2, определяя тем самым место рождения поэта, прозаика и драматурга как важнейший фактор его самосознания и его творческого мышления. В этом убеждает, в частности, роман «Тяпкатань»3, в котором под вымышленным топонимом фигурирует реальная Лебедянь последней четверти XIX — первой четверти XX века4. Уже само название произведения указывает на то, что местом действия и одним из его главных героев является город. Он существует в прозе Чурилина в нескольких функциональных измерениях: реально-топографическом, социально-экономическом, этнографическом, конфессиональном, персонологическом, мифопоэтическом, биографическом.
«Художественная местнография» Чурилина сколь подробна, столь и точна: «нахолменный, на семи (холмах. — О. К.)» город расположен «на Дону, на ленте реки, истоковой, узконькой, молодой»5. Со всех сторон он окружен слободами: «Слобод — 5 — Стрелецкая, Кузнецкая, Пушкарская, Инвалиды, Подмонастырная. Все 5 мкнут к Тяпкатани, городу, с разных концов и облицовывают его рощами, лесками, полями, жильем, бытьем»6. Неоднократно упоминается в книге о близком соседстве и о давнем соперничестве города с Данковом, Рязанью, Ельцом, Тулой, Тамбовом (в романе — Столбов), Ефремовом (в романе — Етремов), Воронежем (в романе — Вранеж, Петронеж). Что касается самого города, то все его пространственные точки совпадают с пространственными точками реальной Лебедяни. Это и знаменитая Тяпкина гора, и «прямая, как стрела» Большая Дворянская улица, и Ярмарочная площадь, и многое другое. Жизнь описанного Чурилиным города так же, как и в реальном лебедянском варианте, связана с кожевенным промыслом, ссыпками зерна и знаменитыми ярмарками: «Бытье — вот: землица, ссыпка, кожа, рожа (мальва), самосад, сад, огороды и лошадьи ярмороки-и-иии!»7. Раскинувшийся на берегах Дона «холмоград» отмечен Чурилиным как город, «оцерквенный шестнадцатью божьими учрежденьями». Одно из них — это построенный еще в 1771 году Старый Казанский собор, в течение длительного времени бывший главным храмом города. Метрические книги Старой Казанской церкви, в которой автобиографический герой в детстве «апостола с шестипсалмием читал», сохранили записи о крещении, венчании, отпевании и погребении представителей нескольких ветвей рода Чурилиных. Неоднократно и очень подробно описываются в романе Чурилина Свято-Троицкий мужской монастырь, основанный в 1621 году на месте бывшей Яблоновой пустыни в полутора верстах от Лебедяни на правом берегу Дона, и расположенные на его территории старинные Троицкая Соборная, Успенская и Ильинская церкви. Это внимание к Свято-Троицкому монастырю обусловлено, в том числе, и тем, что в качестве одного из рассказчиков в книге Чурилина выступает «бывший иеромонах» монастыря, «тяпкатаньский летописец» и «саморода-ученый, естествоиспытатель и книжник».
Девятнадцать лет, прожитых Чурилиным в Лебедяни, обогатили его поистине неисчерпаемым материалом этнографического характера. Читая произведение, можно в мельчайших деталях и подробностях представить жизнь и быт купеческой Лебедяни рубежа XIX- XX веков, получить из первых рук сведения о том, что ели и пили, что пели и танцевали, как одевались и причесывались, как отдыхали и развлекались, как жили и умирали горожане и жители слобод. Внимание автора привлекают как специфические архитектурные пристрастия жителей Лебедяни и ее градостроительный облик в целом, так и внутреннее убранство купеческих покоев, вплоть до обладающих мнемонической цепкостью «кадок с толстенными олеандрами» на нижнем балконе «дома-додома» Чурилиных (в романе — Чудилиных).
Лебедянская повседневность находит в романе Чурилина свое полное и глубокое воплощение. Может быть, особенно ярко это проявляется в описании музыкальной жизни и городского песенного репертуара. Чурилин дифференцирует музыкальные пристрастия горожан и жителей окружающих город слобод, упоминает о музыкальных инструментах, звучащих самостоятельно или сопровождающих исполнение песен, при этом особое внимание уделяется гармони и пастушьей жалейке. В художественное целое романа «Тяпкатань» включено большое количество песен: хороводные, свадебные, поминальные, ямщицкие, застольные, сатирические, «предбранные» запевки-дразнилки, предшествующие кулачному бою. Народные песни в произведении перемежаются песнями-стилизациями, принадлежащими перу автора романа, отрывками из песен начинаются и завершаются монологи и диалоги многих действующих лиц произведения.
Не имея возможности показать в романе весь исторический путь «града божьего и древнего», Чурилин вводит в повествование эпический «Тяпкатаньский сон» (так называется третья глава романа. — О. К.), где прошлое, в котором «грядущее зреет», рассматривается в одном ряду с настоящим, в котором «прошлое тлеет», где более чем произвольно переплетаются вымышленные и реальные исторические события, где жившие в разные времена вымышленные и реальные герои вступают в более чем неожиданные отношения друг с другом, где в конспективной форме воссоздаются все кризисные моменты тяпкатанской истории. Главным действующим лицом этого онейрического действа является герой многих народных преданий и легенд, «разбойничек проезжих и больших дорог» по имени Тяпка, от которого, как считает Чурилин, «и пошел город, его прозванье, начало жизни, бытия, духовных его путей и окоулков»8. Использование имени легендарного Тяпки, свирепого разбойника, а впоследствии смиренного монаха, в качестве точки отсчета в истории города многое объясняет в отношении Чурилина к месту своего рождения: его Тяпкатань-Лебедянь — это город, где высокое и низкое, святое и грешное, «горнее» и «дольнее» сосуществуют в нерасторжимом единстве. Что же касается вынесенного в заглавие имени города, то освященное веками представление о Лебедяни как о городе прекрасных белоснежных птиц9, категорически не соответствовало замыслу Чурилина рассказать в произведении о себе самом, «вороне и лебеде тяпкатаньском черном». Чурилинская «Тяпкатань» — это своеобразная вершина айсберга, последний слой автобиографического палимпсеста, который создавался писателем на протяжении всей его творческой жизни. Оставаясь в русле одной и той же проблематики, Чурилин занимался напряженными поисками формы, способной вместить в себя мучившие его воспоминания о городе, который был для него и счастьем, и болью, и проклятием, и — всегда! — наиважнейшим творческим импульсом. Практически в каждом произведении Чурилина, будь то проза, поэзия, драматургия, пульсирует неизбывная память о Лебедяни. Это впрямую связано с доминирующей в человеческом и творческом сознании Чурилина сложнейшей психологической проблемой, поглощенность которой подвигала писателя к непрерывно осуществлявшемуся процессу самоидентификации. Тихон Васильевич Чурилин родился в Лебедяни в мае 1885 года в семье представителя богатой лебедянской купеческой династии, «водочника-складчика-трактирщика» Василия Ивановича Чурилина, однако фактическим его отцом был «прибылец из Москвы», провизор Александр Тицнер (в романе — Волександр Кицнер)10. Для «отца по закону незаконного» (так автор «Тяпкатани» называл В. И. Чурилина) это был второй брак, первая его жена умерла через шесть лет после венчания, четверо рожденных в этом браке детей умерли в раннем детстве и младенчестве. Это позволяет судить о том, насколько острой была для богатого купца проблема наследника, которым волею недоброй судьбы ["родился — матери в любовь и муку, а вотцу (вотциму) — на позор и горе и нелюбу"] стал будущий писатель. Эта драматическая история разворачивалась в маленьком провинциальном купеческом городке, в котором к концу ХIX века насчитывалось около тринадцати тысяч жителей, поэтому тайна рождения Чурилина наверняка была для большинства обитателей Лебедяни вовсе не тайной, а предметом досужих разговоров и сплетен. В течение всей жизни факт незаконнорожденности был для Чурилина той травмой, изжить которую он пытался всеми доступными для себя способами. Создание «Тяпкатани» в каком-то смысле и есть свидетельство процесса мучительного изживания личной драмы и вызванного этим обстоятельством ощущения своей национальной, ментальной и социальной ущербности.
Предлагая свою версию названия города, Чурилин, возможно, отталкивался от зафиксированного в его подготовительных записях высказывания историка П. Н. Черменского о том, что послуживший прототипом разбойника Тяпки «боярин Тяпкин времени Ивана Калиты — личность мифическая, предание выдумало его, чтобы объяснить географическое название горы», и осуществляет замену геогенного топонима Лебедянь антропогенным топонимом Тяпкатань11.
Фактологическая несостоятельность народных преданий о лебедянском разбойнике Тяпке убедительно доказывается в работах современных историков, однако для Чурилина субъективно важной была именно эта, отвергаемая учеными, «легендарная» составляющая истории города. Отсутствие документально подтверждаемой основы мифа о разбойнике Тяпке давало писателю поистине безграничные возможности для собственного толкования этого образа, для выстраивания собственных версий биографии «древнейшего местного Кудеяра», чем Чурилин не преминул воспользоваться, максимально соотнеся в романе перипетии жизни героя лебедянских преданий с перипетиями собственной жизни и судьбы. Особую роль в данном случае играет созданный Чурилиным миф о незаконнорожденности Тяпки, послужившей причиной его низвержения с высот в «испод», данный в параллели с присущим Чурилину трагическим ощущением собственной выброшенности из «сословия купецкого и человецкого». Благодаря «переписанному» Чурилиным мифу, легендарный разбойник Тяпка и «сын-несын» богатого лебедянского купца уравнивались общей бедой, и потому город, окрашенный именем и деяниями Тяпки, объективно становился и его — Чурилина — городом.
Реальная Лебедянь в творческом сознании Чурилина трансформируется в некий фантом, от которого, даже покинув город, невозможно избавиться. Это позднее знание распространяется на все объекты описания в романе. Чаще всего таким объектом становится стоящий на краю города купеческий дом-додом Чурилиных, где прошли детство и юность будущего писателя. При этом реальное местоположение дома воспринимается Чурилиным в экзистенциальном плане. Совсем не случайно в одном из предполагавшихся эпиграфов к произведению Чурилин использовал определение: «Град Тяпки, город инфернальный». Важнейшей характеристикой «норова» («И стоит, спит старый город, норов свой твердо, как кровь берегя»12) этого «инфернального» города является селективное отношение к населяющим его людям, позволяющее дифференцировать жителей Тяпкатани как «своих» и «чужих». «Не наш, Тяпкатаньский, а чужой чужак», — эта характеристика становится определяющей в отношении города к герою произведения. На протяжении всего романа город осознается автобиографическим героем «Тяпкатани» не только как место проживания, но и как некая отторгающая его сторонняя сила. Может быть, именно поэтому роман Чурилина насыщен изображением такого количества бурных протестных движений, каких никогда не знал существовавший в реальности сонный купеческий городок. Может быть, именно поэтому «ослепленный, оглушенный и изумленный светом, грохотом и чудесами ломающей все старое новой жизни»13, Чурилин в своем романе приветствовал «радостное утро» революции с ее идеями всеобщего равенства и братства и рассматривал исторический путь «холмограда» как закономерное и необходимое движение к отречению от «старого мира». С приходом революционного «утра», наступившего после «300-летней романовской полярной ночи», по мысли Чурилина, должно было осуществиться перерождение автобиографического героя из чужого» в «своего», из «майского», т. е. родившегося в мае, «за что, по поверью, молоденец рождающийся всю жисть должен был маяться», в «красномайского», «первого в городе и мире».
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ (отделение общественных и гуманитарных наук) и администрации Липецкой области в рамках научного проекта № 17−14−48 002.
2 Цветаева М. И. Наталья Гончарова // Цветаева М. И. Собрание сочинений: В 7-ми т. — М., 1994. — Т. 4. —
С. 73.
3 К работе над «Тяпкатанью», во многом итоговым для него произведением, Т. В. Чурилин приступил в начале 30-х годов ХХ века. При жизни писателя роман не публиковался.
4 Жанровое определение «хроника одного города и его народа», данное Чурилиным своему творению, многое объясняет в композиционной организации произведения. Роман «Тяпкатань» состоит из озаглавленных, структурно и тематически завершенных глав разного объема, посвященных истории города, его географии, топографии, социальному составу, жизни и быту живущих в нем людей, причем в качестве прототипов действующих лиц романа фигурируют реальные жители Лебедяни, с которыми судьба сводила будущего писателя. Главы, посвященные жизни и быту Лебедяни и окружающих город слобод, перемежаются главами, рассказывающими о купеческой семье Чурилиных (в романе — Чудилиных), где прошли детские годы будущего писателя.
5 Чурилин Т. В. Тяпкатань, российская комедия (хроника одного города и его народа) / Подготовка текста, комментарии и примечания О. Крамарь. — М., 2014. — С. 21.
6 Там же. — С. 29.
7 Там же. — С. 22.
8 Там же. — С. 21.
9 Один из наиболее авторитетных современных специалистов в области ономастики считает, что «географическое имя Лебедянь вначале имело значение «местность вокруг лебединого озера». Затем этот новый топоним (название урочища) распространился и на протекавшую невдалеке речку, а также и на поселение возле нее». См.: Отин Е. С. Лебедянь // Русская ономастика и ономастика России: Словарь. — М., — 1994. — С. 117.
10 О драматической истории своего появления на свет Чурилин рассказывает в четвертой главе романа «Тяпкатань» («Рождение — Смерть, станции»).
11 Эта замена повлекла за собой колебания в определении гендерной природы города на Дону. Вынесенный в заглавие романа топоним Тяпкатань периодически подчиняется правилам склонения существительных мужского рода.
12 Чурилин Т. В. Указ. соч. — С. 28.
13 Чурилин Т. В. Встречи на моей дороге // Лица: Биографический альманах. 10. — СПб., 2004. — С. 470.