К. В. Жадин. Встреча брата
Перед моим окном — большое, застывающее болото, как пруд и кругом кусты черемухи и сирени в снегу! Так красиво! Далее на горе, дома под снежными крышами и перед ними все кусты и деревья — в снегу. Как в рождественских рассказах из детских книжек! Проясняется небо! Чуть голубеет кое-где. Я гляжу — и мне припоминается родной дом — так же зима, близятся праздники. Вот, вот — твой приезд. Я уже мечтаю, как я поеду за тобой на вокзал. Надо только получить «санкцию» папани. Да не проспать бы! Да еще мама посоветует одеть два пальто, чего доброго — башлык и какие-нибудь валенки… А хочется встретить тебя щеголем и показать, что морозы нам не страшны! А Ленюшка — тот не собирается ехать на вокзал: он, только, всех своих кур и зверей расставляет в новом порядке, чтобы тебе было более заметно и интересно. Сам он никогда, никому, кроме меня, не предлагает своих коллекций.
Кучер до седьмого пота натирает полы в столовой, в зале. Ковры, по очереди, висят на шесте, перед окном кабинета, их чистят снегом. Двор тщательно приглаживается «доской», словно ожидают. Что ты будешь кувыркаться по всему двору! У Яковлевых заказан окорок. Словом, ждут тебя! Ну, разве это не праздник?! Какая гармония была во всем этом. Куда же девалась поэзия бесхитростной, сердечной жизни? И вот получено письмо — 23-го утром приезжает Боря. С вечера… какие у всех просветленные лица! Все стыдятся сказать. Что рады, рады! Сладкая ночь: спится, с ощущением приближающейся радости. Словно ночь — это грань, за которой радость.
Морозное утро… На деревьях снег. Еще темно. Но все уже проснулись; без суеты, но как-то торопливо, последние приказания, приготовления, без нарушения обычного ритма; так же в 8 часов затапливают печи. Морозно. Подана лошадь. Я закутан, сажусь в сани. Луна, дремотно, бледнеет, а на востоке бледно розовеет зорька. Хрустят полозья по пустынным улицам. Объегородный бульвар. Он спит под инеем, чуть розовеют его верхушки, а за вокзалом, голубоватая луна сереет, косится и проваливается где-то вдали. На перроне пусто. Разметенный снежок чуть поблескивает. Звонок прибытия поезда. Сердце бьется! Потом глухой, равномерный гул паровоза. Потом пыхтит паровоз — все ближе и ближе. По совету (инструкции) папаши, становлюсь в выходной двери, «чтобы меня не задавили» и жду! Засуетились люди. Выходят на перрон. Стою, прижавшись к полустеклянной двери. Проплыли вагоны. Бессознательно в глазах — окна и конусообразные низкие трубы вентиляторов на крышах. Какой-то вагон остановился, качнулся, словно вздохнул. Выходят пассажиры. Ищу напряженно Борю… Вот он! В шинели, в фуражке с узким тульем, с усами. Высокий и стройный. Замечает меня. Улыбается. Наклоняется, холодные, мягкие усы касаются моего носа. Душа трепещет! Собачий восторг — хочется визжать, вертеться! Жаль, нет хвоста, нечем выразить все внутреннее движение! Проходим через вокзал. Садимся в сани. Озябшая лошадка, Васька — сразу дергает сани и живо бежит к дому. Восходит солнце — в розовом, серебристом тумане — багровый восход — румяный, как радостные щеки. Столбом выходят дымки из труб мирных поселян. Улицы пустые, розовые и просторные. И я везу радость домой, я везу Борю. И лошадь, и кучер, и даже сани, молча звучат радостью, переполняющей меня. Кажется, с этого момента что-то новое, яркое, праздничное, радостное в жизни! Подъезжаем к дому. Солнце уже вошло. Через боковое крыльцо — в парадной передней — мама, папаня, тетя Лена на пороге (неясно) — в черной тальмочке поверх васильковой кофточки, Ленюшка, в голубоватых очках. На всех, на всех — тепло-розовое утро — в гостиной, в столовой, на скатерти, на самоваре — на всех лицах. Верчусь, как фокстерьер. Поцелуи, расспросы. — «Как доехал?» — спрашивает деловито папаня, как будто Боря ехал с Мадагаскара! Потом Боря идет к себе наверх. Предлагают умываться в маминой спальне, а тетя Лена предлагает умываться у ее умывальника, который папаня не признает за умывальник и называет презрительно «какой-то рыдван!» Потом чаепитие, медленное с тихими, неторопливыми расспросами. Потом Боря распаковывает свою «классическую» корзину, достает подарки. И праздник вступает в свою созвучную гамму! Это сон?! Или это было? Да. Это было. И никогда не вернется!
А вот сочельник. В углу столовой стоит высокая елка. Горит висячая лампа. Боря и мама украшают елку. На маленькой лесенке Боря стоит и прикрепляет звезду на макушке. Я и тетя Лена подаем украшения, а Леня рассматривает их и постукивает пальцами по той или другой. И елка расцветает пестрыми игрушками, хлопушками, нежным блеском… Вот закончено украшение елки. За окнами — ночь. Темно. Гулко раздался третий удар ко всенощной. Собираются в церковь, и Боре дают «на церковь» серебряный рубль. Я мысленно изумляюсь — зачем? Ведь свечка стоит 3 копейки? Зачем? И забываю. Уходят ко всенощной. Раньше всех — папаня. После всех — Боря. Перед иконами горят лампады. В зале, на белых стенах, с темной мебелью без чехлов, с парадной, вышитой скатертью на столе — парадные подсвечники — на белых стенах огромные силуэты пальм. Розовая лампада — полусвет. Я наряжаюсь «барыней», в разные тряпки, шляпу и юбку и иду «ко всенощной». В зале я, «грациозным и тихим шагом», прохожу к ломберному столу и «покупаю» шепотом «две свечки»… Ставлю их перед большой пальмой — одну, становлюсь на колени (возможно — грациознее!) и другую — на банку у туи. Все пантомимой. Потом, с дном от «тортовой» коробки, обхожу «молящихся» и собираю деньги, (подражая Елизавете Ивановне Зворыкиной — Глухой) и сдаю старосте, на ломберный стол! Слышу возвращение кого-то. Опрометью бросаюсь, забыв грациозные манеры «Ольги Петровны» (тут уж не до них!) к себе в детскую и быстро стаскиваю весь наряд. Пришел папаня. Потом приходят Боря с мамой и тетей Леной. Не понимая, не уясняя, я чувствую, как мама рада, (неясно), что Боря вел ее под руку домой. Разговор, что у Ефремова забора никогда снег не расчищен. -«Черт их знает — говорит папаня — уж нельзя два аршина расчистить — ведь знают — люди из «церквы» идут». Потом ужин. И Боря дома. Все рады, что он тут, он с нами.
Рождественское утро. Боря спит. Мама «дипломатически» (из-за Бори) оттягивает время утреннего чая. Мама, затянутая в корсет, в синей новой юбке с воланом, в кружевной кофточке, золотой цепочке часов и в бриллиантовых серьгах и кольцах. Папаня в новом галстуке и старом «пинжаке». Боря — в блистающей форме. Мы — в формах. Тетя Лена в глухом светло-блекло-зеленом платье и в серьгах (которые носить она не любит, но для Бори!) в виде звезд с жемчужиной посредине. Самовар вазой блестит, как жар- птица. Блюда с пирогами. Боря, против мамы через самовар, я рядом с ним, рядом тетя Лена. Пьем чай, ждем визитеров. Разговор — когда папаня поедет делать визиты и как он захватит меня к крестной и крестному. Когда поедет Боря делать визиты и к нему. Звонок. Приехал Сергей Михайлович Жадин. Высокий, чуть сутуловатый, сухой мужчина, с бледным лицом и длинными. Черными волосами; похож на итальянского дирижера. Выходят в гостиную. Шепотом предлагают Боре «показаться». Он «артачится», потом, после закулисных переговоров выходит, здоровается садится напротив, на низенький стульчик. Я, на карачках, подсматриваю из-под портьеры и вижу Борины голубые брюки со штрипками, голубой ковер под ногами. Когда С. М. спрашивает: — «А где Костя?» — Я выпрямляюсь, отступаю от двери и «легкой» походкой, сконфуженный выхожу в зал. Кланяюсь. С. М. касается моей щеки мокрыми? черными усами и спрашивает, не ожидая ответа, как я учусь. Потом я усаживаюсь в кресло под портретами бабушки и деда, рядом с мамой и тихонько тереблю ее руку. С. М. прощается, уезжает — я бросаюсь к окну, посмотреть на какой лошади и в каких санях он приехал… Потом приезжают какие-то попы. Из их «серии» только с Егорьевским попом, стареньким, подслеповатым, маленьким старичком — Боря как-то приветлив, что-то смеется. Потом сменяются визитеры, попы, какие-то поздравители с заднего крыльца. Потом папаня одевается в сюртук, мама завязывает ему галстук и он едет с визитами. Ждут его к обеду. Обед. Бульон с пирожками и традиционная ветчина с зеленым горошком. Крем брюле. За обедом папаня рассказывает о встречах на визитах, о новостях. После обеда наступает тишина, а Боря уходит к Александру Петровичу… После вечернего чая Боря опять уходит. Все знают куда и никто не говорит об этом, не критикуют, не комментируют. Уважение личности! Вот оно когда было! И мне становится чуточку грустно: прошел первый день Рождества, самый праздничный, самый ожидаемый! Но я успокаиваю себя, что еще неделя впереди.