Воспоминания М. Е. Кляманина

Кляманин Михаил Егорович (10.06.1922−2004) — уроженец деревни Корниловка Муромского района (ныне относится к Навашинскому району). С 1955 года проживал в Муроме. Родился в крестьянской семье, отец работал плотником. Накануне Великой Отечественной войны поступил учиться в летную школу в городе Арзамасе. После начала войны был переведен в военное летное училище в Таганроге, затем в артиллерийское училище. Воевал на Северо-Западном фронте в составе 129 стрелковой дивизии 1-ой ударной армии в 664 артиллерийском полку в разведке. Участвовал в сражении на Орловско-Курской дуге, за взятие в плен немецких солдат награжден орденом Боевого Красного знамени. При форсировании Днепра был тяжело ранен в ноги. Лечился в военном госпитале в Рязани, затем был переведен в Муром. Получил инвалидность II степени и более в военных действиях не участвовал.

После войны работал в Корниловке, был выбран председателем избирательной комиссии по выборам в Верховный Совет СССР. Избирательный участок накануне выборов подожгли, Михаил Егорович вовремя потушил пожар и выявил поджигателя. По предложению сотрудников КГБ, приехавших на пожар, поступил учиться в школу КГБ в Нижнем Новгороде. После окончания был направлен на работу в Комитет госбезопасности в Таллин Эстонской ССР. В июне 1955 года в связи с сокращение кадров госбезопасности уволился и переехал в Муром. Скончался в 2004 году.

С. 1

Этот автобиографический

рассказ я излагаю на

память любимым дочерям

Галине Михайловне и Вере

Михайловне, а также

внукам и правнукам.

Это повествование о своей жизни я начинаю излагать в былинном граде Ильи Муромца г. Муроме 10.01.1982 года. Я, Кляманин Михаил Егорович, родился 10 июня 1922 г. (1921) в семье крестьянина, в деревне Корниловке, Муромского района (ныне Навашинского) Горьковской обл. Имя Михаил я получил в память умершего в 1922 году дедушки по отцу, Михаила Андреевича — (Его отец — прадедушка Андр. В.) участника войны России с Турцией (со слов отца). Служили в армии (в солдатах) 25 лет.

С. 2

Теперь речь пойдет о родителях:

Отец — Егор Михайлович был большим мастером по плотницким делам, он не только строил дома у себя на родине в дер. Корниловке, а далеко за ее пределами, как говорится, по всей округе. Из соседних деревень приходили к нему люди и просили дом построить или что-то другое. Плохо-некрасиво он работать не мог, вот поэтому он и пользовался уважением, да каким, самым почтительным. Большим подспорьем к уважению являлось и то, что цен больших за свою работу он не брал, бывали случаи и небольшие деньги он получал частями в рассрочку, а делал все равно хорошо. Он знал и верил народу, как тяжело было строиться в то время.

С. 3

Его постройки явно отличались от построек других плотников, а их было немало. Его дома были особенно внешне красивы резными карнизами и наличниками. Еще будучи юношей, когда ходил гулять по соседним деревням, я мог безошибочно сказать, что вот этот или другой дом строил мой отец. Из 4-х братьев мой отец был самым крупным по телосложению, да и физической силы было много, кроме этого, он и по характеру от них зримо отличался. Те были какие-то хитроватые, мой же отец не любил этой черты, он был прост и душевно откровенен, его даже дети любили и уважали, не говоря уже о взрослых людях.

С. 4

Не даром его в 1928 году назначили старшим бригады по строительству начальной школы, а в 1938 году возглавил строительство колхозного клуба. В повседневной жизни колхоза он также принимал активное участие в изготовлении телег, роспусков, вил, граблей и по их ремонту. А когда наставал сенокос, тогда больше косили вручную, он, как один из лучших косцов, ходил всегда первым, потому что прямее его пройти первое окосье никто не мог, а окосье он гнал широченное.

В 1956 году 25 мая дер. Корниловку постигло большое горе, из-за халатности одной семьи — Акафьевых произошел пожар, в результате которого в этот жаркий день сгорело в течение одного часа 30 минут

С. 5

27 домов, 28-м был клуб, который он строил в 1936 году. Сгорел и наш дом. Началось новое строительство дома, но возраст уже был преклонный, питание тоже неважное, все это надломило его здоровье и он на 71-м году жизни умирает.

Мать — Екатерина Михайловна уроженка деревни Коробково, в 4-х км от нашей деревни, девичья фамилия Шеронова, отца она моложе была на 3 года (1889 г.).

За время совместной жизни она родила двенадцать детей, пятерых воспитали до совершеннолетия, семеро умерли еще маленькими, тогда врачевания в деревнях почти не было, шел естественный отбор, выживал сильный. Был, правда, на всю округу фельдшер Кольцов Яков Мих.

С. 6

Принимал больных он на судострое, далеко от деревни, самым основным средством лечения была микстура. Мать была высокая, стройная женщина, сильная духом, работоспособная и умная как человек. К детям относилась всегда с лаской и любовью. Все она успевала сделать, печь истопить (потопить), нас накормить, напоить, скотину покормить и успеть в поле уйти на работу.

В колхоз мы вступили в 1929 году, по первому призыву коллективизации, а вот до вступления в колхоз на ее плечи ложились все тяготы по обработке земли, которую мы имели в единоличном хозяйстве, в сборе урожая, не считая приусадебного участка. Да, дел было много, она бедная, одна, работала с темна и до темна. Мы еще были все маленькие,

С. 7

правда старший брат Кузьма и отец помогали ей в работе, но очень и очень мало, это являлось негативной стороной отца. Это уже на моей памяти как все это происходило. Накормит мать отца утром и говорит ему, что вот это надо сделать, а он молча возьмет топор и уйдет на «свою» стройку. На сей счет у матери была поговорка: «топор на плечо и пошел». Хуже того, он Кузьму — брата, уводил тоже с собой. Эти действия отца обижали мать.

Кроме всего положительного, отец имел и отрицательные стороны, а именно часто приходил с работы поздно и под хмельком и начинал ее ругать всякой бранью, за что, я сейчас не помню.

С. 8

Мы в это время залазили на печь и там «дрожали» за маму.

Много слез вылила мать за свою жизнь. Я только потом понял, что наша семья жила так бедно, наверное, потому, что отец много денег пропивал, и на этой почве, очевидно, были ссоры в семье.

Нас детей родители не обижали, но ласки много не видели, некогда им было заниматься этим делом. Разговор между ними всегда шел о нужде и как ее преодолеть.

До колхозов хлеба нам хватало только до марта м-ца любого года, а затем ели в основном одну картошку с молоком, блины, кисель с крахмалом. На заработанные деньги отцом немного покупали муки, и

С. 9

ее тратила мать экономно, пекла ватрушки и лепешки. Одевались мы, дети, во все самотканое, рубашки и штаны были из холста, на ногах сапоги, а зимой лапти. О ботинках, костюмах и пальто мы тогда и не думали, да и не знали, что есть такая одежда. Все жили тогда бедно. Семьи у всех были большие, а рабочих рук мало.

Наша деревня Корниловка в народе еще называлась Новлянкой и Новой деревней т. к. она якобы недавно откуда-то переехала, со слов отца переселилась она с «окон», это с берега Ефановского затона Седчино.

Окнами назывались, они и сейчас

С. 10

существуют, это две глубоких впадины в водах затона, которые якобы подземно соединены с Дедовским «святым озером». Легенда говорит, что окольцованную щуку пускали в Святое озеро, а рыбаки ее поймали в затоне Седчино. Вот отсюда и взялось название «окна». Из переселившихся 14 хозяйств деревня выросла к 1941 году до 120 домов. Место очень красивое, кругом был лес, посредине протекает речка Муромка, которая впадает в Ефановский затон «Седчино». При моем детстве она была глубоководная и рыбная. Мы, детвора, в ней купались и ловили рыбу. Основной рыбой были летошники, так мы ее называли, серого пятнистого цвета рыба с усами как у сома, величиной не больше ладошки (без чешуи). Очень вкусная рыба.

С. 11

Ловили мы ее обыкновенными корзинами. Поставишь корзину, придерживая рукой, ногами поболтаешь в воде, как бы загоняя рыбу в корзину, перевертываешь ее и смотришь, что и сколько попало, были случаи, даже щуки попадали. Зимой на этой речке на коньках катались, а коньки мы делали сами — это деревянное основание, которое привязывалось веревкой к лаптям, снизу обивали железом, чтоб лучше скользили по льду. Сейчас речка Муромка обмелела, превратившись в ручей, и рыбы в ней не стало.

Необходимо отметить и такое явление, характерное только для нашей деревни, на берегу речки Муромки в давние времена образовался так называемый святой родник, на месте которого потом сделали колодец.

С. 12

Возле этого родника со святой водой была построена часовня, внутри ее было много всевозможных икон. Раз в году на девятую пятницу (религиозный праздник, 9-я пятница от пасхи) собиралась масса людей из всех окружающих деревень, люди ехали из более дальних мест, до 100 км. В этот день происходило богослужение со всеми религиозными ритуалами. В завершение церемониала люди окачивались этой святой водой (она очень холодная) и, заполняя сосуды, уносили, увозили с собой. Эта вода, по их мнению, придавала силу и бодрость, а главное, здоровье, не болеть. Я точно сейчас не знаю, то ли в войну, то ли после нее часовню сожгли (она была деревянная).

С. 13

Причина поджога осталась тоже неизвестной, однако божественные обряды продолжаются до сего времени.

Ранее я говорил, что наша деревня находится кругом в лесу, да, действительно, это так, первые заселенцы близь растущей лес свели, это так называемые Пановки, Точищи и Копьев, мы в детстве ходили в эти места за ягодами и видели, какие толстые были пни, по кольцам которых мы узнавали — тем соснам и елям было по сто пятьдесят и двести лет.

В тридцатые годы 1932−33−34 годы эти пни колхозники выкорчевали, вспахали, затем сеяли просо, какие прекрасные урожаи собирали, его давали на трудодни.

С. 14

Из этого проса делалось пшено. А делалось это очень примитивно: брались железные протвеня, на них насыпали просо и ставились они на ночь в русскую печь, чтобы его хорошо высушить, затем оно частями засыпалось в ступу, — это березовый чурак высотой 1 метр, в середине было выдолблено углубление, в которое и засыпалось просо, затем по нему били пестом (тоже сделанный из березы) поскольку просо сухое, оно от удара песта шелушилось, т. е. золотистая одежда с него сходила, и появлялось на свет желтоватое пшено, из которого варили кашу, это было большим подспорьем в питании. Толкли просо в основном дети, в том числе и мне приходилось этим заниматься.

С. 15

Родителям было некогда заниматься этим делом. Уходя на работу, они давали задание детям заготовить столько-то пшена, вот и долбаешь его целый день, даже поиграть некогда. И когда уже зашла речь о пшене как о продукте питания, немного нужно рассказать о возрастании и обработке льна-долгунца, которого у нас, на родине, в тот период жизни много засевалось в полях и много давал отдачи для простого русского народа Нечерноземья.

Главными продуктами льна-долгунца являлись: лен, из которого все матеря деревни ткали холст, из которого шили для нас, малышей, штаны,

С. 16

рубашки, окрашенные в коричневый цвет, трусов мы тогда не носили и даже понятия о них не имели. Из холста также делались полотенца, подзорники к кроватям, только немного отбеленный и расшитый в их концах. В ту пору это выглядело довольно-таки приятно, красиво. Кроме всего этого, из семя льня отжимали масло, его так и называли льняное (постное) масло, такое оно было душистое и ароматное, сыт не наешься, когда кусок хлеба помажет этим маслом проезжий масленник по деревне. Да, так все это было по нашей деревне, правда, редко

С. 17

провозили для торговли рыбу свежую, мороженую, вяленую (воблу), масло льняное и глиняную посуду (чашки, горшки и другую утварь). Мы, в это время, я имею в виду детей, как увидим едет масленник, так мы его называли, отрезали ломоть хлеба и бежим за этим масленником с великой просьбой: «Дяденька, помажь?». Торговцы маслом люди, в основном, все были разные по своему характеру, среди них были жалостливые и добрые всем помажет куски хлеба, а другие бранили нас и отгоняли плетью.

Однако, самым главным и основным

С. 18

продуктом льноводства являлся холст, благодаря которому народ одевался и обувался. Тогда не было ни маек, ни трусов, ни простыней, ни полотенец, как сейчас, все изготовлялось из холста.

Я полагаю, будет интересно знать, как из льна получался холст — материал, обладающий большой плотностью и прочностью.

После созревания льна его не косили, как скажем, рожь или овес, а выдергивали с корнем и связывали в снопы, затем эти снопы перевозили в ригу (это помещение вроде бани, только большего размера с печкой), где его сушили, потом из него выколачивали семя специальными вальками и только

С. 19

тогда лен пропускали через мялку — это два зубообразных вала из металла, закрепленных на ножках, на обеих концах валов были ручки, с помощью которых валы вращались, а между ними пропускали лен с целью отделить льняное волокно от костери. Устройство самого растения таково: это зеленый стебелек высотой 0,5 — 0,75 метра, внутри которого, как бы за бронью костери, находится льняная прядь волокна. Вот теперь, наверно, стало понятно, что такое лен. С помощью мялки разрушалась бронь — костеря, невредимой оставалась прядь волокна. Из прядей волокна делались рученьки, которые трепались, очищая основательно лен от костери. Трепло — как сабля у кавалериста, только деревянная.

С. 20

Из рученек делались мочки, их толкли в ступе, чтобы льну придать мягкость и эластичность, а потом эти мочки насаживались на большой гребень, ее расчесывали и начинали прясть вручную при ламповом свете, пряли всегда вечером. Мать прядет, отец лапти плетет, и о чем-то разговаривают. Много нужно было прясть, чтоб соткать, скажем, 5−10 метров холста. Хосты сами по себе тоже были разные по виду и качеству: на рубашки и полотенца был более тонкий и плотный, отбеленный, на портянки и тюфяки (матрацы) темный и более грубый. Ткали холст на специальных станках, которые были почти в каждой семье.

С. 21

Я еще раз хочу подчеркнуть, какой тяжелый, трудный и хлопотный труд выпадал на женщин деревни с этим льном, в том числе и моей маме-матери. А в тех семьях, в которых было много детей, было еще сложнее и труднее.

Как уже говорил ранее, в нашей семье было пятеро детей: старший брат — Кузьма Егорович 1911 г. рождения (я его называл браткой), был крепкого телосложения, физически очень сильным и смелым человеком (ловко боролся и хорошо дрался, был «королем» всей округи), имел хороший голос, любил много петь. Погиб он на фронте Великой Отечественной войны 18 февраля 1943 года, попал под бомбежку немецкой авиации, воевал он в артиллерии. Похоронен он на опушке леса в одном

С. 22

километре северо-западнее деревни Сашино, Гжатского р-на Смоленской обл. Я его очень любил за смелость и доброту. Учиться в школу не ходил, почему? Я этого не знаю до сих пор, знаю только, что писать и считать он уже научился, будучи в юношеском возрасте, ходил в школу, где обучали взрослых, а потом я его учил в домашних условиях, как определять площадь земли в гектарах. Это ему было нужно при дележке лугов под покос травы. Уходя на фронт, у него осталось четверо детей, старший Николай Кузьмич, Валентина и двое маленьких близнецов, последние еще в маленьком возрасте умерли, а Валентина умерла лет тридцати, будучи замужем (вторым) тоже оставила

С. 23

двоих детей. Николай Кузьмич, мой племянник, после службы на флоте в Балтийском море в деревню не вернулся, остался жить в Риге, где и проживает по настоящее время, имея хорошую благоустроенную квартиру. Его жена — Раиса Герасимовна — прекрасная, умная и обаятельная женщина.

Из всех моих родственников я люблю и уважаю племянника Николая Кузьмича и его жену Раису Герасимовну, не считая, конечно, своих собственных дочерей и жены — Елены Федоровны.

Не хотелось бы писать мне о жизненном пути Николая Кузьмича, но это, я считаю, будет историческая несправедливость.

С. 24

Родился Николай в той же деревне, где и я, его детство протекало так же в тяжелых и трудных условиях, большее время в детстве проводил в нашей семье (они жили отдельно, имея свой дом) у бабушки, т. е. моей матери, она его немного подкармливала, рос и воспитывался, как свой. Перед уходом на службу в Советскую армию он обучился сапожному ремеслу, стал сам зарабатывать деньги. Ему эта специальность пришла, как говорится, по душе. Он и до сих пор не расстается с этой профессией, только стал большим мастером своего дела в гор. Риге (принимает заказы и делает пошив модельной обуви — особенно для женщин). Были у Николая и негативные

С. 25

явления в его жизненной деятельности, которым способствовала его мать — Матрена Алексеевна, но своевременное мое вмешательство в его жизнь помогло ему встать на правильный образ жизни (много было об этом разговоров и переписки, довольно-таки неприятных). Все уладилось положительно и все это позади.

Вторая родственница это сестра Александра Егоровна 1916 года рождения, в школе также не училась, была очень симпатичной девочкой, поэтому она и замуж вышла так рано. Всю жизнь проработала на муромской фабрике «Красный луч», откуда и ушла на пенсию.

С. 26

В настоящее время на пенсии проживает в гор. Муроме. Родственные связи неважные, на то есть объективные причины. Муж ее — Зимин Иван Иванович умер 5 декабря 1981 года от рака легких.

Третий был брат — Алексей, 1919 года рождения, умер он девяти лет от кори. Об этом случае нужно рассказать более подробно.

В 1928 году, зимой, в наш дом пришла болезнь — корь. Заболели им одновременно нас трое детей: Алексей, я и брат Сашка, с 1925 года рожд. Болели здорово и долго, медицинской помощи не было никакой, родители надеялись на судьбу каждого из нас. Но, несмотря на это, я однажды ночью услышал разговор между родителей.

С. 27

А говорили они вот о чем дословно: «Пусть бы умер Мишенька, он худенький, его не так жалко». Эти слова меня так напугали и обидели, что долгое время я ни с кем не разговаривал, но вместе с тем стал кушать лучше. Со слов матери, я родился не дома, а в поле, мать какую-то работу делала там и вдруг роды. Родился слабеньким и щуплым, до трех лет мать меня кормила грудью из-за жалости ко мне, долгое время я не ходил на ногах. Вот поэтому они высказались так откровенно, кому жить, кому нужно умереть. Однако судьба распорядилась по-своему — старший Алексей умер, я с Сашкой остались живы. Первый раз в жизни увидел, как умирают люди.

С. 28

Алексей попросил пить, мать ему подала воду или молоко, я не знаю, он приподнял голову и стал пить, но сразу же все пошло обратно, голова опустилась на подушку, потянулся и все, не сказал ни единого слова. Это было потрясающее событие.

Затем идет брат Александр Егорович 1925 г. рождения, который в настоящее время живет и работает на Украине в Кривом Роге, по характеру очень добрый и работоспособный человек — хороший плотник, связь поддерживаем через письма и реденько приезжает к нам в гости. Учился мало, окончил 4 класса, больше не хотел. Его жена Катя по национальности украинка, добрая и приятная жена.

В 1929 году в нашей семье произошло пополнение, родились

С. 29

близнецы мальчик и девочка. Мальчика назвали Алексеем в память умершего Алексея, девочку Валей, которая в скором времени тоже умирает, отчего не помню. Алексей тоже в школе учился мало — 4 класса, хотя условия в это время были хорошие. Наверно, лень взяла верх. Потом, правда, понял, что учиться все же надо и решил пойти учиться в ремесленное училище на столяра. После учебы долгое время работал столяром в одном из предприятий гор. Мурома. В шестидесятых годах (точно года не помню) он травмировал руку, отрезал два пальца на правой руке, в результате чего получил инвалидность, третья группа, и с завода уволился. Ему нужен был легкий труд.

С. 30

Я его неоднократно предупреждал, что с завода увольняться не нужно, легкий труд ему предоставили бы, но он меня не послушался, а впоследствии как это плохо кончилось для него. Об этом я расскажу позднее. В 1958 году он женился на ефановской учительнице — Шилиной Анне, я с женой Еленой Федоровной гулял на этой свадьбе. На первый взгляд, была хорошая пара, любили они друг друга, но жизни не получилось.

Женив сына — Алексея, родители предвидели, в первую очередь, в его жене как вспомогательную рабочую силу в хозяйстве и только потом как жену. Из этого тоже ничего не получилось. Аня работала учительницей, на

С. 31

работу уходила рано, а с работы приходила поздно, то педсовет, то какое-то собрание в школе, а то заходила к своим родителям, они тоже жили в Ефанове, все выглядело правдоподобно. Кроме всего этого, у нее много времени уходило на проверку ученических тетрадей и подготовку к занятиям следующего дня, так что работать и помогать по хозяйству матери у нее не оставалось времени.

Вот на этой почве и разгорелся сыр-бор. Мать стала жаловаться отцу, а затем вместе стали жаловаться и давить на Алексея: «Зачем нам такая сноха, мы, мол, найдем более трудолюбивую», не считаясь с тем, что они

С. 32

любят друг друга. Алексей, очевидно, по молодости, не сравнив свою любовь и преданность жене, пошел на поводу родителей. Аня много плакала, убеждала Алексея с целью сохранения брака уехать из дому куда угодно, но он и этого не послушал. Короче говоря, брак распался. Аня по вербовке уехала работать в Сибирь, а для Алексея родители нашли новую жену по имени Надя.

Так же была свадьба, но я на ней уже не гулял. Прожили они вместе где-то полгода, и союз тоже распался, по какой причине — я так и не узнал. Алексей после этого переехал на жительство в гор. Муром в качестве холостяка. Стал работать столяром на з-де п/я 49, так назывался завод РИП,

С. 33

и стал подыскивать себе новую жену. И он действительно нашел, имя ей Валя, работала в одном с ним заводе в качестве контролера, а по образованию она тоже учительница. Первое время жили они дружно и хорошо, нажили двоих детей — Наташу и Светлану. Сначала они жили на ул. Свердлова в полуподвальной квартире, а затем получили квартиру на Южном поселке.

Все было бы хорошо, если бы он не уволился с завода. Стал работать на мелких предприятиях, обзаводился знакомствами со случайными людьми, которые приучили к выпивкам, которые привели его к скандалам в семье. На почве пьянки характер его изменился в отрицательную

С. 34

сторону. Если Валя хотела его направить в правильное русло семейной жизни, немного ругать, то он на это стал ей грубить, начал заниматься рукоприкладством и угрозами.

Она много терпела от него и однажды не вынесла, передала все материалы в суд, который осудил его на два года лишения свободы. Наказание он отбывал не полностью (за хорошее поведение его досрочно освободили). Валя ему все простила, и они снова начали жить вместе. Однако радость их жизни была недолгой, снова начал пить и угрожать жене. Валя из жалости детей с помощью милиции выписала его из квартиры

С. 35

и заявила ему, чтоб он больше к ним не ходил. Вот тут-то и начались его мытарства и похождения. У меня жил примерно с месяц, так может быть, жил и больше, но он не выдержал данное им мне слово пьяным ко мне не ходить. Первое время вел себя хорошо, а потом начал пить каждый день, да и вести себя не по-мужски. По настоянию дочери Веры я его тоже попросил, чтобы к нам он тоже не ходил. Хотя мне жалко было его, но сделать я уже ничего не мог. Я неоднократно говорил и внушал ему, чтоб он бросил эти попойки и извинился перед Валей и детьми с целью опять жить вместе, но

С. 36

он опять не послушался. Он полагал, что Валя будет гоняться за ним, он напротив еще больше возненавидела его. И, вот он стал шататься по всем родным и знакомым, у кого ночь и кого две ночует, всем это тоже надоело, всюду его стали гнать. От алиментов начал уклоняться, долгое время нигде не работал, затем где-то немного работал и снова не работал.

Потом сожительствовал с женщиной по имени Роза, неплохая женщина, однако и с ней не мог жить все по той же причине.

Далее, его кто-то познакомил с другой женщиной по имени Клава, прекрасная женщина, с добрым сердцем. Жила она в собственном доме на улице

С. 37

Крылова с дочерью Томой и родителями. Дом большой, так что жить было можно и нужно, однако и тут его характер снова подвел. По хозяйству ничего не помогал, по пьянке стал воспитывать и учить неродную дочь Тому, издеваться над Клавой. Дело прошлое, но я считаю, что родители Клавдии, видя его проделки, умерли раньше времени, а жаль. Хорошие и добрые были старики. На почве этого Клава, хотя и жалела его, все же решила избавиться от него.

После всего этого он превратился в бродячего человека, общался с подозрительными людьми, нигде не работал. Финал его жизненной деятельности произошел 14 апреля 1979 года, его труп был найден на ул. Московской между зданиями Народного суда и институтом.

С. 38

По моему предположению, его убили «друзья» или же в милиции, где он был неоднократно, потом вывезли и выбросили.

Утром уборщицы института, идя на работу, видели его лежавшего; он еще был жив издавая стон, но уже не говорил. Пока скорая помощь прибыла, он уже скончался. Вскрытием установлено — умер от алкогольного отравления, а медсестра по секрету рассказала, что он весь был избит (синяки на теле) и даже рука одна была переломлена.

Да, жаль мне его как брата, но этого конца надо было ожидать. А хоронить пришлось мне с Леной.

Вот и все я описал о своих родственниках. Извините, что очень кратко, но все же представление будете иметь.

Можно было много писать о сестре и ее детях, и о брате — Сашке, но рука не слушается, не пишет.

С. 39

А теперь самое главное. Настало время описать более подробно о своем детстве, юношеских годах и трудовой деятельности.

Первоначально скажу, что отца мы все называли — Папаня, мать — Мама, старших — браткой, сестру — няней. Я об этом пишу потому, что дальше все мое описание пойдет с упоминанием их имен, как я указал выше.

В 1930 году я пошел учиться в первый класс, школу. которую строил папаня, первым учителем была Валентина Никаноровна Вик (фамилия). Приятно вспомнить ее, какая она была добрая и чуткий педагог к своим подопечным — ученикам.

С. 40

Поскольку я был прилежным учеником и хорошее послушание, папаня меня называл — Мишак, я у него был самым любимым сыном, он меня не только не бил, но даже словом не обижал. Во втором классе мне школа от имени Совета бедноты далА сатиновую рубашку черного цвета. Ох, какая была для меня радость, даже выразить в моем повествовании не хватает слов.

В весенний паводок речка Муромка сильно разливалась, вода выходила из берегов и доходила до стен школы. Учителя школы стремились на время паводка отпустить учеников на весенние каникулы, но не всегда они предугадывали время сильного разлива. Резиновой обуви в то время вообще не было. Кожа-

С. 41

ной было мало и то только для взрослых, а нам, детворе, приходилось довольствоваться лаптями на колодках, в них-то и приходилось ходить в разлив в школу. В это время, как правило, от простуды была большая заболеваемость у детей и плохая посещаемость в школе. Учителя не бранились, что мальчишки в школу приходили в такой обуви, хотя им было и неприятно видеть и слышать, как громко стучали колодки по полу, если ученика вызывали к доске для ответа на урок. Ученики тоже не смеялись, потому что все знали и в душе понимали, как все это было трудно.

Второй обуви, как сейчас тогда тоже не было. А учиться было нужно,

С. 42

особенно, кто хотел получить знания. Хочется сказать современной молодежи, учитесь, овладевайте знаниями, у вас есть все благоприятные условия, несравнимые с нашими и нашим детством.

Так, в своей деревеньке я закончил четыре класса; средней школы у нас не было, она находилась в пяти километрах в селе Монаково, и вот учился я в ней по десятый класс. До октябрьских праздников ходили ежедневно (пешком), а после праздников, когда дни становились короткими, вставали на квартиры на всю зиму до мая месяца. Родители нас провожали, как на какие-то заработки, даже не без слез. Увозили с собой матрас, одеяло, подушку и мешок

С. 43

картошки, это на всю зиму. На неделю брали из дома каравай черного хлеба, лепешки, ватрушки, сахару и, когда было, мясо брали4 его и четверть молока, вот на этом приходилось жить целую неделю и так в течение всей зимы. За квартиру платили пять-шесть рублей за один месяц. Из деревни нас в это время училось в Монакове восемь человек, из них в живых осталось всего три человека, остальные погибли на войне. У всех нас тогда была мечта стать военным офицером, примером этого нам служил Моднов Сергей Герасимович — курсант летного училища и Спирин Егор Владимирович — курсант медицинского училища (оба тоже погибли).

Отец мне неоднократно говорил: «учись Мишок, у грамотных всегда

С. 44

в кармане денешки». И эти слова я принимал как задолжное.

В летнее время свободное от учебы время я большее время занимался рыбной ловлей на удочку и ловил корзиной, ловил помногу и крупной рыбы, ходил за ягодами, особенно любил собирать землянику.

Кроме этих занятий, я еще выполнял роль посыльного, папанЕ носил обед, если он работал где-то в соседней деревне, где я пристально наблюдал за работой отца, как он мастерски работал топором и другими инструментами. Видя мое любопытство, папаня давал мне немного поработать по вырезанию палкой карнизных украшений и постругать рубанком.

С. 45

Поскольку я был уже довольно грамотный, мне уже доверяли деньги, посылали меня в дер. Ефаново, в магазин купить необходимые товары, это соль, сахар и другую утварь.

А самым интересным событием моего детства это ездить в ночное в лес, где паслись лошади.

Лошадей в деревне было много, они же считались основной тягловой рабочей силой колхоза, их жалели и к ним относились с уважением. Поэтому отдыхали и набирали свежих сил в ночном отдыхе, на природе.

Ночи были теплые, однако костер все равно разводили и не для тепла, а как-то с ним было веселее и приятнее, а главное — это предупреждение волкам, а их было много

С. 46

в лесу. Были случаи, что волки пытались резать маленьких жеребят, но взрослые лошади своевременно подавали сигнал нам своим громким ржанием и фырканием, и мы тотчас спешили на помощь, было у нас ружье.

Надо сказать, что лошади — самые умные животные, они чувствуют волка за несколько сот метров и сразу же маленьких жеребят окружают кольцом, готовясь к защите и бою.

Я до сих пор восхищаюсь мудростью и умением влезть в душу молодого человека (я имею в виду себя) со стороны — Спирина Сергей Павловича, его тогда прозывали Туваем, откуда это прозвище взялось, я так и не узнал.

С. 47

Этот Сергей Павлович настолько был умный и занятный человек, даже мне выразить невоможно.

Во-первых, он никогда не молчал, как только лошадей пригнали на пастбище. Он сразу же говорил мне: «Пойдем, посмотрим дровишек для костра», — а в пути всегда что-то расскажет интересное. Дров мы заносили на всю ночь, а это труд был большой.

Затем, когда вся подготовительная работа к ночному была завершена, он всегда что-то рассказывал, то ли сказки, а они были интересные, то ли о своих приключениях, а то и о звездах, о луне. Мне так все это нравилось.

С. 48

В ночное я ездил в 13−14 лет, и я ездил не по своей воле и желанию папани, т. к. они с браткой работали на побочном заработке, т. е. где-то строили дом, а в колхозе в то время надо было выработать определенное количество трудодней в течение года, вот они меня и использовали как рабочую силу, то за братку, то за отца я почти все лето был в ночном, мне это дело нравилось.

А с 15-ти лет до ухода в Советскую армию папаня меня уже брал на работу вместе с собой, сначала я выполнял самую простую и несложную работу, а затем, видя мои способности, поручал более сложные работы.

С. 49

Как мне оплачивали мой труд, я до сих пор не знаю, отец мне не говорил, а спросить я стеснялся. Во всяком случае, я помогал семье в ее благополучии.

Приходилось работать и в поле, бороновал землю после пахоты (волочил), принимал участие по выкорчевке пней на так называемых целинных землях, по освоению Пановок, Точищ и Копьева. Первое время с этих освоенных земель снимали богатые урожаи зерновых, особенно проса. В войну эти земли перестали обрабатывать, поскольку не хватало рабочей силы, и они снова заросли лесом, сейчас в этих лесах собирают ягоды и грибы. Участвовал в покосе и уборке лугов.

В 1938—1940 годах принимал самое активное участие в строительстве

С. 50

автодорожной трассы Горький-Муром-Кулебаки с твердым покрытием.

На нас, молодых, возлагались большой объем всевозможных работ это погрузка и подвозка песка, щебня и камня, но самым тяжелым трудом это было подготовить камень к укладке на полотно, а это значит — крупный камень разбивали кувалдами, а это было небезопасное занятие, осколки летели, как пули во все стороны, можно было остаться и без глаз; техники безопасности не было, инструктажей никто не проводил, делалось все это, как подскажет умение. Более крупные камни приходилось калить на костре, а затем разбивать кувалдой, в сыром виде его не разбить. Этот способ нам подсказали пожилые люди. В это время еще с хлебом было неважно, и вот, кто работал на дороге, тому

С. 51

и выдавали хлеб в магазине по два килограмма и проставлялись трудодни, за одни выход ставили до двух трудодней, которые оплачивал колхоз продуктами урожая.

Строительство этой дороги вызывалось необходимостью связать в единое целое три промышленных центра Горький-Муром-Кулебаки, она играла большую роль в экономической, политической и военных целях нашего государства. Стройка ее была общенародной, на ее строительство было мобилизовано все взрослое население Горьковской области, особенно молодежи. Во всех близлежащих деревнях были расквартированы рабочие, прибывшие из других районов области. В частности, в нашей деревне были посланцы из

С. 52

Муромского р-на деревень Петроково и Степанькино, среди них было много молодежи, особенно девчат.

Днем работали по-ударному, были все загоревшие, а вечерами гуляли все на улицах, пели и плясали под музыку. Веселые были времена. Двое из наших ребят даже женились на петроковских девчатах.

Местные, т. е. наши девчонки, были как-то в тени, они даже обижались, большим уважением пользовались приезжие. Я в этом деле тоже был небезучастным, был знаком с девушкой из Петрокова по имени Валя, приятная была девушка, но она мало у нас побыла. При первом навещании родителей она на жнитве порезала руку и больше к нам не вернулась.

С. 53

В конечном итоге необходимо сказать, что эта дорога во время Великой Отечественной войны сыграла огромную роль в перевозке военной продукции на фронт, тем самым приближала день победы над фашизмом.

И вот сейчас, вспоминая те далекие годы, хочется выразить огромную признательность молодежи — комсомолу за тот посильный вклад, который они отдали в строительстве этой дороги, она и сейчас безотказно служит народу и будет служить дальше. До возведения ее было почти бездорожье. До Мурома на лошадях летом добирались 4−5 часов, зимой на санях за 2−3 часа, немного побыстрее.

1937 год был для меня памятным годом, во-первых, меня приняли в комсомол,

С. 54

во-вторых, сшили мне более приличный костюм, а в-третьих, братка купил мне гитару, радости от которой не было конца. Передо мной стояла задача научиться играть на ней.

К тому времени в нашей деревне появился прихожий сапожник-кустарь — Кирюхин Федор Сидорович, он ремонтировал населению кожаную и валяную обувь, а также заклеивал резиновую обувь. Одновременно с этим он хорошо играл на баяне и гитаре. В то время колхоз приобрел баян, на котором Федор Сидорович играл в клубе для молодежи. Народу собиралось много. Тогда-то я и обратился к нему, чтоб он научил меня играть на гитаре, он к этому отнесся положительно и, кроме того, предложил создать при клубе небольшой музыкальный ансамбль.

С. 55

Молодежь эту идею поддержала. У нас в тот период времени в активе было четыре человека, имея баян, мандолину, гитару и балалайку. Первые репетиции показали, что наш маленький ансамбль многое может сделать в культурном воспитании молодежи, что впоследствии подтвердилось на практике. Наши музыкальные концерты посещали не только молодежь, но и взрослые колхозники. Мы проводили концерты не только в своем клубе, но уже получали приглашения выступать в клубах соседних колхозов, там концерты были платные.

Надо сказать, что Кирюхину Федору Сидоровичу понравился наш народ, его обычаи, и он принял оседлый образ жизни, остался навсегда в нашей деревне, женился и обзавелся своим хозяйством. Жив и здоров до настоящего времени, ему 84 года.

С. 56

Как бы не была хороша жизнь в деревне, меня не покидала мысль поступить в военное училище. И вот в 1939 году я задал документы в Рязанское артиллерийское училище, однако я в него не попал по возрасту, мне тогда еще не было восемнадцати лет, мандатная комиссия меня не пропустила.

Вот тут-то я и решил добавить себе один год. Прошел медицинскую комиссию, после которой я стал на один год старше, однако это мое мероприятие было запоздалое. Тогда я решил пойти в армию с 1921 годом на общих основаниях. Некрутов (допризывников) в те времена брали в армию только один раз осенью, меня почему-то в 1940 году вместе со всеми не взяли и я остался один в деревне с этого года, это меня очень злило и тревожило. Мать тогда стала поговаривать: «Не жениться ли тебе,

С. 57

Миша», — у нее тогда что-то пошатнулось здоровье, сильно уставала. На предложение мамы я все отмалчивался, а однажды сказал, что жениться рано, не отслужив в Советской армии. И на этом у нас разговор был исчерпан и к нему больше не возвращались до одного непредвиденного случая. А случай этот был такой: я его немного подробнее опишу.

В нашу деревня в отпуск из Москвы приехал в октябре 1940 года односельчанин — Алексеев Алексей Петрович с 1918 года рождения и решил жениться, ему родители порекомендовали жениться на Спириной Елене Федоровне, с которой в этот период времени я проводил время по вечерам, т. е. гулял. Что описал выше, я ничего не знал, это все прояснилось потом. Дело было таким

С. 58

образом. После работы, вечером, я захожу в клуб, народу было много, особенно девчат, они плясали под гармошку, было весело. Вдруг ко мне подходит двоюродная сестра Лены — Шура Волынкина, отозвала в сторону и говорит: «Лена выходит замуж за Алексеева Лешку (Саламона) сватья уже у них дома, меня прислали за ней». Я спрашиваю: «А где Лена?», — она говорит: «Она здесь», — и добавляет, она замуж за него идти не хочет. Я говорю: «Позови ее». Лена быстро подошла ко мне и сразу же заплакала. Лену спросил, что она думает делать, она так же повторила, что выходить замуж за него она не собирается и не пойдет, но как в этом отказать — не знаю, да и смелости не хватает. Услышав и увидев все это, я немного растерялся и

С. 59

мне стало так жаль Лену, аж сердце защемило, надо было помочь ей в эту ответственную минуту. Я принял решение пригласить Лену и Шуру к себе в дом, мы от клуба жили рядом, при этом зная, что родители дома, но я был уверен, что они меня за это бранить не будут, тем более, Лену они уважали и ценили. Я и раньше догадывался, что если бы я задумал жениться, то, безусловно, родители бы мне порекомендовали взять в жены именно Лену. Девчата не отказали в моей просьбе, и мы пошли ко мне домой. Перешагнув порог дома, я родителям сказал: «Вот, глядите, невесту привел», — и они нисколько не удивились.

Рассказав о происшедшем, я спросил у отца, нет ли у него немного выпить водки. На мое счастье, водка нашлась, и мы втроем понемногу выпили, Лене это было необходимо для смелости при отказе на сватанье.

С. 60

После этой процедуры я их проводил домой. Надо прямо сказать, этот выпитый глоток водки сыграл главенствующую роль в поведении ее на сватовстве, но это не все.

Вторым фактором, а может быть основным, смелости Елены и послужило то, что в последнем разговоре с ней я ей дал слово жениться на ней, это, я думаю, придало больше уверенности.

Спустя немного времени, после их проводов, я один направился к их дому, мне было интересно узнать, чем это дело кончится. Свет в доме горел яркий (ламповое керос. освещ.), окна занавешены задергышами, ничего не видно, разговор был слышен, но разобрать ничего было нельзя. Тогда я принял решение по наличнику подняться выше и посмотреть, что происходит в избе. Добравшись до верхнего переплета, в раме я увидел Лену посередине комнаты, что-то говорила, жестикулируя руками, и вдруг я

С. 61

с шумом сорвался с наличника; в избе все это услышали и сразу же на улицу вышел Ленин дядя — крестный Павел Федорович. Я бы мог убежать, и никто бы меня не видел, но я этого не сделал, мне было нужно знать, как там дела. Я в этот момент был готов идти на перебой. Увидев меня, Павел Федорович стал меня убеждать и уговаривать, чтоб я не мешал сватовству, их — девок — у матери целых три, что их, мол, в бочку солить, а про меня сказал, что ты человек грамотный-ученый, Еленку ты замуж не возмешь. На все это я ему сказал, что Лену я замуж возьму и через неделю-две приду сватать. Одновременно с этим спросил, как ведет себя Лена на сватовстве, он на это мне ответил, что дает отказ и не поддается

С. 62

никаким уговорам, нам очень неудобно перед сватьями. Мне только и нужно было это, и я ушел. Финиш — сватовство не состоялось, правда, в последующие дни Алексеевы еще пытались уладить этот вопрос, но безрезультатно, ругали меня, перебирая все мои косточки.

Однако я не забывал данное мною слово Елене, что я должен был на ней жениться. У меня в характере, еще с детства, выработалась положительная черта: дал слово — выполняй его, и в этом до сего времени я не разочаровывался и не переменился.

И вот спустя две недели после «сватовства», говорю родителям — «пошли сватать», предварительно согласовал этот вопрос с Леной и моей будущей тещей. Родители возражать не стали — усватали.

С. 63

Свадьбу по договоренности наметили сделать 7 января 1941 года на Рождество.

Вдруг в декабре месяце я получаю повестку с Муромского горвоенкомата явиться со всеми вещами для службы в Сов. Армии.

Вот тут-то и начался сыр-бор в доме моей тещи, говорили, что они допустили роковую ошибку, намекали о расторжении нашей договоренности, мои родители молчали. У меня на сердце и в душе было тяжко, места не находил, однако почему-то верил, что все кончится хорошо и благополучно, свадьба состоится.

В военкомат меня повез братка — Кузьма, выехали рано, поехала со мной и Лена. За давностью времени я сейчас не помню, но мы к назначенному времени опоздали, допризывников уже отправили по назначению. Я полагал, что меня будут

С. 64

ругать за опоздание, но нет, все обошлось благополучно. Капитан Снегирев пригласил меня к себе в кабинет, спросил о моем образовании, здоровье затем спрашивает, есть ли у меня желание поехать учиться на летчика? Я с большой радостью в душе ответил: «Да». Тогда он мне говорит: «Езжай домой и где-то весной жди повестку в авиационное училище». В деревне, кто был рад этой новостью, а кто и не рад, во всяком случае, свадьба состоялась в назначенный срок. Лена стала моей женой и жить перешла в наш дом, однако наш брак был не зарегистрирован, т. к. ко дню свадьбы Елене еще не было восемнадцати лет.

В апреле 1941 года я уехал учиться в летную школу Гражданского Воздушного флота гор. Арзамас.

С. 65

Учился прилежно, хорошо, и был так рад, что сбылась моя давняя мечта стать летчиком. Сначала мы занимались теорией полетов и материальной частью самолета ПО-2 или У-2 (По — это констр-р Поликарпов, У-2 — учебный 2-х местный 2-е управление), в народе его называют кукурузником. На нем мы выполняли все фигуры высшего пилотажа. Жили мы в 2-х этажном доме в центре города. Самым важным событием в моей жизни — резко изменился режим жизни вообще, в первую очередь, относится к режиму работы и питания. Занимались спортом, а, главное, кормили нас, как подобает летному составу, очень хорошо. Кроме всего этого, платили ежемесячно двадцать рублей стипендию, 15 из которых я высылал домой, зная о том, что как плохо жили мои родители и моя жена — Елена Федоровна.

С. 66

Дело, как говорится в народе, шло хорошо. Мечтали мы, все курсанты, стать летчиками гражданского воздушного флота. В мае 1941 года, после окончания теоретических занятий и наступлений тепла, нас перебазировали на аэродром в семи километрах от города, в палаточный городок для прохождения практических полетов на самолете ПО-2. Практические полеты на вождение самолета (пилотированию) у меня получались очень хорошо. Мой инструктор Титаренков мне говорил, что тебе (мне) было бы лучше стать военным летчиком-истребителем.

С. 67

Однако история жизни не дала мне возможностей стать летчиком Г. В. Ф. и не военным. Об этом я расскажу ниже более подробно.

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война нашего советского народа против фашистской Германии.

Нас, курсантов гражданской авиации, быстро стали готовить к выпуску и направлению в военные авиационные училища. С начала военных действий ко мне в Арзамас — в лагерь приехала Елена Федоровна — жена. Я этого свидания не ожидал, но коль приехала, сходили в ближнюю от аэродрома деревню Охлопково и сняли там квартиру (в которой мы прожили одну неделю — это замечательное время молодости).

С. 68

Затем быстрыми темпами нас, курсантов, выпустили летчиками ПО-2. Учитывая военную обстановку и важность летчиков, нас всех отправили в гор. Таганрог — в военное авиационное училище имени Чкалова.

В августе месяце 1941 года мы были уже в Таганроге в расположении авиационного училища. Сам город Таганрог зеленый и привлекательный город, родина А. П. Чехова, лиман (залив) олицетворение города, климат мягкий.

В этом училище мы, курсанты, освоили переходный-учебный самолет Р-5 и начали летать на скоростном бомбардировщике СБ. Но окончательно практически освоить мы его не успели, т. к. немцы были в 3-х километрах от города, когда поступила команда из Москвы об эвакуации училища.

С. 69

Надо отметить, что приказ об эвакуации поступил поздно, эвакуировать было нечего. Учебные самолеты, аэродром и корпуса училища были сожжены и сильно разрушены. Нас, курсантов, неоднократно с самолетов обстреливали, когда вечером мы ходили на ужин в столовую из палаточного городка в расположение училища, были даже незначительные жертвы среди курсантов в тот период времени. Ходили слухи, что начальник училища был немецким шпионом и намеревался сдать фашистам весь личный состав и стрелял из ракетницы в сторону поражаемых целей с самолета. Так ли это было в действительности, точно так и не узнал.

Эти слухи, я, в какой-то степени поддерживаю, почему? Потому, что сам факт эвакуации личного состава проходил безобразно, неорганизованно.

С. 70

Это было где-то в конце октября месяца 1941 года, когда к училищу был подан состав для эвакуации личного состава, вагонов в составе было явно недостаточно, офицеры стремились быстрее посадить своих жен с детьми, курсанты были брошены на произвол. Первые сели в вагон, а кто прибежал позднее, мест уже не было. Мне пришлось до Ростова (60 км) ехать на мотоцикле с офицером-холостяком. Далее в Ростове сформировали другой состав, и мы тронулись в направлении Кавказа города Баку, но куда конкретно мы ехали, никто из курсантов не знал, это держалось в секрете. Пока мы ехали до Баку, наш эшелон трижды бомбили немецкие самолеты,

С. 71

однако все обошлось благополучно, прямого попадания в эшелон не было, но жел. дор. путь выводился из строя, долгое время приходилось стоять, пока не отремонтируют путь.

До Баку мы ехали примерно неделю, там нас пересадили на огромный корабль (каких я до этого не видел) и поехали через Каспийское озеро (море) в гор. Красноводск, небольшой красивый зеленый городок, где были замучены 26-ть бакинских комиссаров, мы там ходили в музей и видели их камеры, где они содержались.

Каспийское озеро, казалось бы, и небольшое, но коварное, спокойным оно бывает очень редко. Когда мы плыли, оно было как раз неспокойным, большинство пассажиров так сильно

С. 72

травило, что некоторые теряли сознание и падали, сильно ушибаясь. Не то я был тощенький и выносливый, меня это дело не коснулось.

Далее нас снова посадили в железнодорожный эшелон и поехали через всю Среднюю Азию, всех городов я сейчас не помню, но много городов мы проехали, в моей памяти остались: Ташкент, Алма-Ата, Новосибирск, Омск, где была наша конечная остановка, это ст. Марьяновка. В поселке нас расквартировали, временно, в клубе и школе. Рядом был аэродром и корпуса авиационного училища, в котором готовили летчиков-бомбардировщиков. Ни жилья, ни самолетов для нас,

С. 73

Курсантов, не было, основным занятием была теоретическая авиационная подготовка и изучение уставов Советской армии.

Однажды, глубокой осенью 1941 года нас — курсантов — вывели в чистое поле, недалеко от аэродрома, и сказали: «Вот здесь вы будете жить, строительство жилья будет вестись своими силами». Были уже крепкие заморозки до 40−45°, мы начали копать с ломами и кирками котлованы под казармы. Многие из нас обмораж. руки и ноги. Где-то зимой строительство было закончено. Казармы получились отменные, главное, теплые, с 3-х ярусными нарами, немного правда, темновато было, т. к. они наполовину находились в земле, да и окна были маленькие.

Однако жить в них пришлось очень мало времени, т. к. по приказу Верховного Главного Командов. тов. Сталина

С. 74

наше училище подлежало расформированию из-за нехватки самолетов для тренировок, да и военная обстановка была очень тяжелая, враг рвался в столицу нашей родины — Москву.

Нас в спешном порядке разогнали по разным воинским училищам: в пехотные, танковые, я попал в артиллерийское, которое находилось в Томске, это недалеко от Омска.

После шестимесячной учебы было присвоено звание мл. лейтенантов и направление на разные фронта — в действующую армию. Я был направлен на Северо-Западный фронт под город Старая Русса Новгородской обл. До города Кувшинов добирался на поезде, а далее на попутных машинах добрался до гор. Осташков Калининской обл. Затем через город Вышний Волочок, Бологое, Валдай и Любницы попал в село Крестцы.

С. 75

В пути к Осташкову я познакомился с майором, фамилии его я сейчас не помню, лет сорока, с обаятельной душой человек, ночевали мы с ним в церкви Осташкова, где он научил меня правильно готовить кашу из гречневой крупы и много рассказывал о себе, о семье и том, как нужно вести себя с командованием и как воевать, не быть трусом на войне. Он говорил: «Трус и паникер всегда погибает первым». Жаль, что я не знаю о его дальнейшей судьбе, а мне он помог здорово своими советами — спасибо ему. Расстались мы с ним по-братски в освобожденной от немцев деревни Крестцах Новгородской обл. на берегу реки Мота. Это все было в декабре 1942 года. Его назначили в другое место, меня в Крестцах (там был штаб по распределению поступающих кадров) направили

С. 76

в 129-ую стрелковую дивизию первой ударной армии в 664 артиллерийский полк. Немного о деревне Крестцы — это была большая деревня, но моему взору она представилась стертой с лица земли, масса черных труб и обугленных домов. Вот тут-то я впервые почувствовал, что такое война и злейшая ненависть к фашизму. Уцелело два полусожженных дома, и в одном из них находился штаб. Отсюда уже было слышна артиллерийская канонада, стало быть, до передовой фронта было не так далеко. И это подтвердилось, где-то в 50 километрах, в лесу я нашел штаб своего артполка на берегу реки Ловать. Поглядев на меня и ознакомившись с моими документами, мне предложили должность командира взвода разведки при штабе батареи артполка.

С. 77

Я еще в детстве из прочитанной литературы знал, что служить в разведке — это значит ходить за «языком», т. е. брать в плен врага и все, который давал ценные сведения. Мне же при назначении дали другой инструктаж. Это с наблюдательного пункта, который находился в 5−6 километрах от штаба, т. е. на переднем крае фронта, вести наблюдение за противником, а именно, сколько прошло автомашин, каких, в какую сторону, с чем, сколько танков или артиллерии, в ночное время какие шумы были слышны в стороне противника. И самое главное, выявить огневые точки противника и коррект. арт. огня. Все это фиксировалось в специальном журнале, с указанием

С. 78

даты дня и часов, периодически докладывая дежурному по артполку.

И вот с этим напутствием я отправился на НП (наблюдательный пункт), который располагался на опушке леса, кругом одни болота. Добирался я туда с сопровождающим офицером и понял, что как тут можно воевать, кругом одни болота, шли по настилам из бревен (вроде дорожки) если поскользнулся или споткнулся и упал, с этой дорожки без помощи не поднимешься, засосет тебя эта утроба в себя с концами.

Командирами артдивизионов были по возрасту старше меня это: майор — Молодюк, капитан — Богатский, майор Жигало, командиром

С. 79

артбатареи — ст. лейтенант Яценко. Как видите по фамилиям, все они были украинской национальности, а начальником штаба был майор Пшеничный тоже, наверное, хохол. Жили они все дружно, остальных командиров фамилий не помню.

Придя на место и ознакомившись с личным составом, я узнал, что взвод состоит из 12 человек, ребята все стреляные, опытные вояки, воюют с первых дней войны в основном русские и белорусы. Состав делился на две группы — на разведчиков и связистов. Командир отделения связистов был Белов Николай родом из Ленинграда, человек крепкого телосложения, смелый и активный человек, примерно с 1918—1919 года.

С. 80

Как мне потом рассказали в взводе людей было больше, некоторые погибли, а некоторые от недоедания умерли.

Судите сами — на день давали два или один сухарь, а другой день вообще ничего. Приходилось варить кашу из толстой березовой коры, а если где найдешь убитую уже протухшую лошадь — это был праздник. По внешнему виду солдаты были истощены и все же воевали, службу несли исправно.

Личный состав отдыхал в блиндаже с пятиярусным накатом, чтоб снаряд при прямом попадании не мог пробить это жилье. Посредине стояла «буржуйка» (бочка), которая нас обогревала. Сам наблюдательный пункт находился на высокой ели, оборудованный сидением и закрепленной

С. 81

стереотрубой (10-ти кратного увеличения), с помощью которой разведчик просматривал передовую линию противника, все замеченное записывал в журнал. Дежурили наверху по два часа, а бывало и по одному часу — это когда холодно или сложная обстановка.

На первых порах пребывания на фронте, среди коллектива взвода чувствовал я себя неважнецки, когда немецкая артиллерия вела активный огонь по нашим позициям, особенно в ночное время. Мне почему-то казалось, что снаряды рвутся совсем рядом, и я очень переживал. Правда, надо отдать должное составу взвода, особенно Белову, за их поддержку в этой обстановке. Они мне объяснили, что взрывы снарядов от нас далеко и бояться нечего. Спасибо им за это.

С. 82

Я думал, они будут смеяться надо мной, а случилось все наоборот. День за днем и я привык к этим обстрелам и бомбежкам и так же не стал этого бояться и, наконец, стал по-настоящему спать. Везде нужна привычка, ко всему можно привыкнуть.

И так вот примерно до середины марта месяца 1943 года ни мы, ни немцы активных наступательных действий на фронте не принимали, были отдельные перестрелки, у немцев, очевидно, положение было тоже не из лучших. Наступала весна, как-то утром разведчик, спустившись с НП, сообщил мне: «Вы знаете, немцы отступили, никого не видать и голландки не топятся (дыму нет), автомашины не ходят (там проходила дорога). Забравшись сам на НП, проверил своими глазами все и после

С. 83

этого сообщил об этом командованию. Да, подтвердили мне, немец действительно отступил, и мне предложили сниматься с НП и личный состав вести в расположение штаба. По распоряжению Главного командования наша дивизия должна идти на отдых и пополнение людьми. И вот мы где-то в конце марта — начале апреля пешком в валенках шли по мокрому снегу до станции Бологое, однако больных не было, где нас посадили в вагоны и повезли, минуя Москву, в Рязанскую область. В дороге нас кормили более-менее хорошо. Наш полк был расквартирован в большой деревне (какой-то районный центр Рязанской обл., названия не помню).

С. 84

Свой личный состав я расположил в пятистенном доме, где проживала одна старушка, я и сам тут же хотел жить, но бабка мне посоветовала пойти напротив в дом и попроситься там жить, т. к. в этом доме была корова, где есть молоко, масло и сметана и молодая хозяйка, там тебе будет лучше. Послушав совета, я направился в этот тоже большой дом, открыл дверь и увидел три человека сидят за столом — кушают, очевидно, ужинали, это было к вечеру, из них дед с бородой, старушка и молодая дама, как потом я узнал, это была их дочь — по имени Наташа. На мой вопрос: «Не пустите ли Вы одного постояльца?», — старики переглянулись и ответили нет, не пустят, видимо переживали за судьбу дочери. Услышав отрицательный ответ, я

С. 85

извинился и вышел из дома, не дойдя до наружной калитки, меня окликнула молодая хозяйка и подойдя ко мне сказала: «В доме я хозяйка, приходите к нам жить, одна половина дома свободна, если вы не придете к нам жить, нас осудит вся деревня, что мы не советские люди, мы тоже должны как-то помогать Красной армии в разгроме фашизма, старики люди неграмотные, они этого не поймут».

И все же я сказал Наташе, что жить я к вам не пойду, зачем делать неприятности в семье. Ушел к своим бойцам и конечно, рассказал своей бабушке. Потом я ушел в штаб по служебным делам, мне там предложили со своим взводом сходить в кино, которое демонстрировалось на улице (погода была теплая в начале июня м-ца 1943 года).

С. 86

Когда я пришел за взводом, я своим глазам не поверил: у нашего дома сидели старики и молодая хозяйка с дома напротив, ожидая меня. Увидев меня, они все встали и стали просить меня, чтоб я жил у них, раскаиваясь в своей оплошности.

На этот раз я дал согласие жить у них, и молодая хозяйка забрала мой вещевой мешок и другие вещи и перенесла в свой дом, а потом вместе пошли в кино. Вот так и прожил я у них до середины июля месяца. Впоследствии оказалось, что старики очень приятные и хорошие люди, питался я у них прекрасно, даже немного пополнел. А что касается Наташки, то мы с ней жили в хороших и близких отношениях. Провожали меня и взвод вся семья, были даже слезы. За это прошу меня не осуждать так строго. Тогда бытовала

С. 87

модная пословица «Война все спишет».

За время отдыха мой взвод также пополнился солдатами, по национальности — узбеки, один из них был крымский татарин Сатаров Андрей, который впоследствии меня раненого выносил с поля боя, он же был и мой ординарец, физически крепкий и храбрый воин. Все они были молоды, с 1925 года рождения, грамотные — были призваны в армию из какого-то Ташкентского института, его не окончивши.

В это время готовилось генеральное наступление на центральном фронте и вот мы потихоньку приближались к передовым позициям. По дороге мы видели много городов и населенных пунктов, стертых с лица земли отступающими немецкими войсками. Это придавало злость и ненависть к фашизму, и веру в победу над ним.

С. 88

6-го августа 1943 года началось генеральное наступление наших войск на Орловско-Курской дуге. Это было историческое сражение. Я до сего времени не видел, сколько было подтянуто сил и техники в этот район. Артподготовка началась в 5.00 утра и продолжалась в течение 2-х часов, где впервые я увидел «Катюши» — это грозное орудие. Снарядов не жалели, земля гудела и стонала, я полагал, ничего живого не останется в боевых порядках противника. Затем пошли наши танки и самолеты. Но как только поднялась пехота и с криками «Ура! Вперед!», олесразу же ожили огневые точки противника. Вот тут- то мне и приходилось уничтожать эти точки нашей артиллерией. Враг дрогнул в панике начал отступать, началось невиданное до сих пор танковое сражение,

С. 89

нет слов, чтоб выразить это побоище, земля, «матушка», горела и дрожала, однако враг был разбит и были освобождены города Орел и Курск, а так же много маленьких городов и населенных пунктов. Нашей 129 стр. дивизии пришлось первой с боями входить в город Орел, и как освободительнице ей было присвоено звание «129-я Орловская дивизия».

Как было больно смотреть на изнуренный, измученный наш сов. народ, оставшийся в живых, среди них были старики и дети, однако со слезами на глазах они смеялись и радовались за их освобождение. В этой сложной боевой операции мой взвод потерял двух человек — разведчика Каримова и связиста Приходько. Каримов погиб от пулевого ранения в голову, а Приходько подорвался на мине. Было жаль товарищей, однако войны без жертв не бывает.

С. 90

До Орловско-Курской дуги наша 129-я дивизия с боями прошла всю Тульскую область, частично Орловскую, а после освобождения Орла опять начали освобождать Орловскую область и только потом в тяжелых схватках с врагом вошла на территорию Брянской области, которую также в тяжелых боях полностью освободили от фашистской чумы. Брянск мы прошли рядом немного южнее, не заходя в город. За город Клетня был страшный бой, особенно немцы нас беспрестанно бомбили с воздуха и была брошена на нас танков. Земля, матушка, горела и стонала, не было на ней живого места.

С. 91

День стоял, как по заказу врагов, очень теплый и ясный. Я с разведчиком Ананьевым каким-то образом оказался в нейтральной полосе между своими и немцами. Стояло ржаное поле, рожь была высокая, ее давно уже было пора жать, зерно с колоса лилось. И вот мы лежим в этой ржи и слышим шум, шуршания. Повернули головы и видим: ползут немцы шесть человек, очевидно, ориентир потеряли и ползут они параллельно линии фронта. Говорю разведчику: «Нужно их брать», — и одновременно беру у него автомат, а ему отдаю парабеллум (пистолет), даю очередь по немцам и говорю «руки вверх», четверо встают и поднимают руки, двое были смертельно ранены. Ананьев затем обыскал их, обезоружил,

С. 92

и мы их повели в нашу сторону, однако идти было опасно, наша пехота, не разобравшись, могла, увидев немцев, нас всех перестрелять.

Меня, как командира разведки, в основном все знали, и я поэтому, не доходя метров пятьдесят, оставил Ананьева охранять немцев и сам пошел к своим. Правда, так и получилось, пехота, увидев меня, удивилась и чуть ли не открыли огонь по мне, но узнав меня, этого не сделали. Командиру роты объяснил, что и к чему, он пошел вместе со мной, и мы привели фашистов. При допросе оказалось, что все они танкисты из 2-х подбитых танков. Некоторые солдаты из числа пехоты, срывая злость «немного» побили их и даже хотели расстрелять, но

С. 93

я с ком. роты этого не позволил. Я их сдал работникам контрразведки. За эту операцию мы получили благодарности с опубликованием в дивизионной газете и были представлены к награждению орденами. Я получил орден Боевого Красного знамени, а Ананьев — орден Кр. звезды.

Перед этим я только что получил письмо из дома, в котором был оповещен о гибели на фронте старшего брата — Кузьмы. За его смерть я немного отплатил.

Далее с боями мы перешли границы Белорусской ССР и начали ее освобождать. В декабре 1943 года наша дивизия успешно развивала наступление в направлении городов Рогачев и Жлобин, которые расположены на берегу реки Днепр.

С. 94

В дивизию пришло пополнение — это штрафной полк, было среди личного состава много бывших офицеров, вплоть до полковника. Вот и пришлось нашему артполку его поддерживать (прикрывать) в процессе наступления. Это случилось 24 декабря 1943 года, мы должны были подойти к Днепру и форсировать его.

В первый день наступление было успешным, выбили немцев из двух оборонительных рубежей, а из третьей не смогли, она была сильно укреплена.

С. 95

Наше дивизионное командование, в том числе и я, расположились на отдых в только что освобожденном от немцев блиндаже. Новое наступление намечалось на утро 25-е декабря, немного перекусив, легли отдохнуть, кто как сумел. Примерно в 6 часов утра пришел мой разведчик и говорит: «В стороне немцев нарастает гул моторов», — тогда командир дивизиона Молодюк говорит мне: «Миша, — так он меня называл, — дойди до блиндажа командира штрафного полка и узнай у него, что это за шум моторов, трактора или танки и заодно нанеси на карту линию обороны».

Я отправился, где-то в полукилометре нашел этот блиндаж зашел в него и увидел много офицеров, окруживших нач-ка штаба, подойдя к ним я

С. 96

представился и поинтересовался теми вопросами, которые интересовали меня. Выяснив все, я решил с ними покурить, а затем идти к себе. Только что положил щепоть махорки на закрутку, смотрю, командир полка лежит на нарах в нательном белье (отдыхает), вдруг вбегает солдат и говорит: «Немцы рядом». Я все бросил и выбежал на улицу и вижу с левой стороны силуэты немцев, развернутые в цепь стреляют из автоматов по нашим позициям (были сумерки, светало). За мной выбежали все офицеры, и у меня мелькнула мысль, куда бежать? К своим не доберусь, пули так и свищут рядом, и решил бежать вместе с офицерами в траншею, которая проходила не так далеко, в которой находились солдаты штрафного полка.

С. 97

Что было интересно, солдаты не только не вели огонь по фашистам, а спокойно отступали в тыл по траншее. Бежали мы, попеременно падая и вставая, иначе можно было поймать пулю.

Я первый опустился в траншею и пытался остановить отступающих солдат. Но, не зная меня, они мне не подчинились, благо, что сию минуту опустились начальник штаба и политрук - их приказ был закон для солдат. Дружно открыв огонь по немцам, фашисты прекратили наступать, однако был открыт артогонь и пущены танки (вот и прояснился ночной шум моторов). несколько снарядов упало дальше, но затем впереди нас, знал об этом как артиллерист — нас взяли в «вилку», жди прямого попадания.

С. 98

Я посмотрел под ноги и увидел — в траншее был солдат, внизу небольшой подкоп, в нем-то и уместилась моя половина тела т. е. по пояс, в это время раздался оглушительный взрыв и треск. Несколько снарядов над нами разорвалось в воздухе (мы их называли бризантные снаряды), и я почувствовал ожог в ногах вместе с теплом. Я понял, что меня ранило в ноги и долго тут лежать было нельзя — добьет гад, однако подумал, а позволят ли ноги выбраться из траншеи, она была глубокая, более метра, однако надеялся на руки — у меня в то время они были крепкие, спортом я занимался добротно.

Было больно и трудно вставать,

С. 99

но когда я встал и обозрел кругом, увидел страшенную историю: начальник штаба, парторг и другие офицеры были мертвы, залиты кровью, меня это поразило страшно.

Но ведь это не все, война не кончилась, меня ранило, других убило, фашисты продолжали стрелять по нашим позициям, уничтожая нашу технику и живую силу.

Я считаю 25 декабря 1943 года вторым своим рождением. Набравшись сил, с трудом пренебрегая боль в ногах (я был ранен в обе ноги) на руках выбрался из траншеи и стал ползти в тыл в сторону, как мне казалось своих. Сколько я прополз не знаю, потерял сознание, очнулся я лежа на

С. 100

Плащ-палатке, которую тянул Саттаров Андрей (ординарец). Когда я оказался у блиндажа командира полка — полковника Колосова — он мне на встрече сказал, что командный состав блиндажа, из которого я ушел, все погибли в результате прямого попадания снаряда в блиндаж. Так это или нет, я точно до сих пор не знаю. Ком. полка верить, я считаю, надо. С его разрешения мне дали 100 гр. спирта и отвезли в медсанбат.

Раненых там оказалось настолько много, что меня не перевязывали в течение 3-х суток, поэтому у меня и приключилась газовая гангрена (опасное заболевание).

С. 101

Когда об этом стало известно, меня срочно на автомашине отправили в фронтовой госпиталь, где сделали операцию, полагая отнять мне правую ногу, это со слов медсестры, но я на это не согласился.

Несмотря на мои возражения, врач сказал посмотрим, как покажет дело. Когда я после 2-х часовой операции проснулся, сразу же обратил внимание на целостность ног, ноги оказались на месте, на которых хожу до сих пор. Затем меня как тяжело раненого отправили в гор. Рязань, где я пролежал до 15 апреля 1944 года.

По вызову Муромского госпиталя, который размещался в ныне 13 школе, меня отправили в него. По ходатайству отца.

С. 102

Приехав в гор. Муром этого госпиталя не оказалось, он, очевидно, перебрался ближе к фронту.

В деревню Корниловку к отцу матери и жене я прибыл поздно вечером вместе с дядей Мишей Леонтьевым накануне Пасхи. Число я сейчас не помню, апрель-месяц — распутица.

Когда мы подошли к дому, в нем было темно, света не было, стали стучаться, хорошо, что двери были открыты.

Я зашел в дом первый, темно, кричу: «Кто есть дома?», — слышу на печи что-то зашевелилось, слышу отец спрашивает: «Кто там?». Встала Лена спрашивает: «Дядя Миша, чего?».

С. 103

Он ей говорит: «Я не один, привез Мишака». Она в это время зажигала лампу у нее сразу выпало из рук стекло и разбилось. Тогда в деревне электричества не было. Сами понимаете, какая была неожиданная радость в доме. Мать в это время где-то молилась по случаю пасхи.

Уже мы сели за стол, где-то в двенадцатом часу ночи пришла мама, она в обморочном состоянии обняла меня вся в слезах. «Я, — говорит, — за тебя сынок молилась».

Это были самые дорогие и счастливые минуты моей жизни. Вот как родители переживают за своих детей. В это время я в душе поклялся: буду так же любить, уважать и переживать за своих детей.

С. 104

Два дня побыл дома и отправился в гор. Муром в госпиталь. Приехав в Муром, мне говорят, что этот госпиталь убрался (дислоцировался) ближе к фронту. Вот тут-то я растерялся, что делать? Пошел в военкомат где объяснил, что к чему, меня там поняли и говорят иди в 16-ю школу с направлением как работник военкомата и тебя там положат. (В то время там тоже был госпиталь ул. Льва Толстого). Все так и получилось. Ко мне стала приезжать-наведываться жена Елена Федоровна, привезла гражданскую одежду, дыры в заборе были, уходили в гости к дяде Мише Леонтьеву и даже провожал Лену на пароход и даже однажды было так: жаль расставаться с Леной уехал с ней вместе в деревню и пробыл там опять два дня.

С. 105

Прихожу в госпиталь, мне говорят тебя два дня ищут; тут я опять робнул, что будет. Вызвал нач-к госпиталя и говорит: «За нарушение режима выписываю из госпиталя с плохой характеристикой», — но раны у ног еще были открытыми.

Когда я приехал в Москву в Главное Управление Артиллерии, мне предложили служить командиром батареи в польской дивизии. На это предложение я ответил: «Рад служить с поляками, но у меня еще раны в ногах открыты».

Прочитав в характеристике, на меня он понял, что я «гусь», улыбнувшись, сказал: «Иди на Московскую Гарнизонную Комиссию». Прошел я комиссию, которая мне определила инвалидность третьей группы (инвалидность 2-й категории).

С. 106

После всего этого меня направили в город Дмитров под Москвой, где я три месяца ожидал оформления документов. Домой в деревню я приехал на второй день Спасова дня (19 августа, престол). Мать, отец, а Лена были так рады, в словах этого не скажешь и не опишешь.

Теперь о своей трудовой деятельности. Примерно год работал в колхозе — завхозом, потом по рекомендации Навашинского военкомата работал военруком в средней школе дер. Навышино, где директором был Лавров Николай Алексеевич — чудо-человек, затем его районо перевели работать директором Ефановской неполной ср. школы, куда и меня перетянул, где я проработал до апреля 1947 года. 12 декабря 1946 года были первые послевоенные выборы в Верховный Совет Союза ССР.

С. 107

Меня как коммуниста партийная организация выдвинула на должность председателя участковой избирательной комиссии в дер. Корниловка.

В тот период времени председатели и даже секретари освобождались от основной работы. Я как председатель в оправдании доверия партийной организации очень много работал: писал лозунги и плакаты, составлял и переписывал списки избирателей, наш участок был признан одним из лучших по району. Он объединил две деревни: Корниловку и Родиониху.

За два дня до выборов прибыл в деревню из района инструктор КПСС по фамилии, как мне помнится, Иванов, чтоб окончательно убедиться в готовности избирательного участка к выборам. Мы с ним вместе сходили в клуб, все он осмотрел

С. 108

и сказал мне, что все великолепно, участок оформлен хорошо. Далее он меня спросил: «Где мне можно переночевать:». Я ему говорю: «Если не возражаешь, пошли ко мне в дом, место есть», — он согласился с моим предложением, и мы где-то вечером пришли ко мне домой, поужинали и легли спать с ним вместе на полу, нам Лена постель сделала хорошую. Однако спать нам долго не пришлось, случилось непредвиденное, а именно: где-то в один час ночи к нам в дом постучались, на стук в дверь вышел отец, его женщины спрашивают: «Миша дома»? —, папаня ответил: «Да». Они ему говорят: «В клубе кто-то ходит с огнем, пусть проверит». Этими женщинами были Колпакова Прасковья и Леонтьева Матрена, которая

С. 109

в ту ночь, пешком хотели пойти в город Муром за покупками, а шли мимо клуба и увидели огоньки в клубе. Когда мне папаня об этом сказал, я сразу вскочил на ноги и подумал, кто-то из подлецов решил стащить из клуба бархатную занавесь, другого более серьезного я и не подумал. Ключи от клуба были только у меня. Взял малокалиберную винтовку и побежал напрямик в клуб, а снег был глубокий, по пояс, иду и чувствую запах гари, вот тут-то я и понял, что человеку не бархатная штора нужна, а сорвать избирательную компанию. Иду и думаю: «Встречусь я сейчас с коварным врагом», — к этому я был готов. Подбежав к клубу, держа винтовку на изготовке, я увидел: рама в пристрое к зданию клуба была выставлена и там горела детская мебель (столики и стульчики).

С. 110

В летнее время в здании клуба размещался детский садик.

В этот момент я еще думал, что враг еще здесь, не мог он так быстро уйти и крикнул: «Ну выходи, подлец». Но никто не вышел, он чуть раньше смылся. Тогда я быстро вскочил в окно и горевшие вещи выбросил в окно, пожар был ликвидирован, выборы состоялись.

Спасибо женщинам, известившим вовремя меня. Далее присмотревшись к обстановке, я увидел следующую картину: от горящей детской мебели до стены основного здания была выложена соломенная дорожка, а сама стена была облита сверху донизу керосином. Злоумышленник рассчитывал, что в течение 10−15 минут клуб будет гореть, а сам тем временем уйдет домой и даже выйдет на пожар как сочувствующий человек. Тут то я понял, что враг был хитер.

С. 111

Когда еще народу у клуба было мало, я обратил внимание на следы, уходящие от окна клуба. Характерным явилось то, что на отпечатке следа у одного из валенок был составной подшитый каблук. Это говорило о многом, эта прямая улика и неопровержимое доказательство лица, совершившего поджог клуба. Я хоть был и молод, но это дело понимал. Чтоб сохранить этот след я вынес из клуба стол и поставил на него, т. е. я сохранил этот след для органов следствия.

Среди собравшегося народа много было толков, рассуждений и предположений, кто это мог сделать, однако среди этих разговоров я уловил следующие слова: «Наверное, это он опять». Но кто это он — для меня осталось загадкой. Прямо, открыто, говорить почему-то боялись. Немного отступлю в прошлую жизнь колхоза.

С. 112

В довоенные годы в колхозе дважды поджигали конные дворы, магазин и неоднократно ометы соломы. Все эти поджоги оставались нераскрытыми, однако по деревне ходили слушки, что это делает один человек — Федянка — Барышев Федор Иванович (мне даже противно писать его имя). И вот, видимо историческая миссия выпала на мою долю — положить конец этим вредительским похождениям чуждому для нашего советского общества человека. Нужно было вывести его, как говорится в народе, на чистую воду, и чтоб впредь этого никогда не было.

Я был молод, физически силен, прошел путь фронтовых дорог, а самое главное, с 1943 года я был коммунист — бояться мне было нечего и некого.

Когда в деревню прибыли органы следствия из Навашино,

С. 113

посмотрев отпечаток следа на снегу они меня спрашивают: «Кто бы это мог сделать?». Я им говорю: «Пошли домой к нему и найдем валенок с составным каблуком». Они говорят, куда и к кому идти. Я снова повторил, пошли в самый крайний дом справа к Федору Ивановичу Барышеву.

Пришли в дом, он лежал на печке, как только он с печки слез, я залез на печку и нашел тот валенок с составным каблуком (потом примерили со следом — все оказалось идентично), затем телогрейка была вся пропитана керосином и даже в кармане была тряпка, насыщенная керосином.

Органы дознания его забрали и увезли, а меня считали как маленьким героем, однако говорили по тихой: «Барышевы тебе все это дело не простят — убьют».

С. 114

Я почему-то на это серьезности не придавал, думаю, пусть поговорят, потом все забудется. Но я убедился в одном, что я был прав — никаких поджогов после его изоляции в деревне больше не было и быть не может, это жил в деревне не человек, а мразь поганая.

В этот период времени в одной из бесед начальник Навашинского районного отделения Комитета Госбезопасности тов. Гришин предложил мне поехать учиться в гор. Горький по их специальности. Посоветовавшись с Леной — женой — у меня в то время была маленькая дочка Галинка — и с родителями, я дал все же согласие поехать учиться в гор. Горький. Материальные условия были следующие: спецобмундирование, бесплатное питание и 40 рублей стипендии, 20 р. из которых я ежемесячно высылал домой, правда, родителям и Лене было тяжело, но я их успокаивал, что их трудности я не забуду.

С. 115

И правда, после полуторагодовалой учебы, меня направили работать в гор. Таллин Эстонской ССР в штат министерства на ул. Пагари на должность уполномоченного, а затем ст. уполномоченного с окладом 150−170 рублей плюс к этому добавка за звание, выслугу лет, секретность; в итоге получалось 280 рублей. При том жизненном уровне это были большие деньги, и я родителям по возможности помогал, особенно на корм для коровы. Лена у меня не работала, однако на все нам хватало, таких денег я не получал никогда. Небольшое отступление назад, это тоже интересно.

Школа и общежитие в гор. Горьком располагались на ул. Воробьевка № 9 в 4-х этажном здании. На этой же улице находилось и Управление КГБ по Горьковской обл. Однако слово Воробьевка наводило ужас и страх у народа, боязнь этой улицы. Виной всему этому

С. 116

послужили искажения политики партии в период 1937—1948 годов, когда органами было много репрессировано ни в чем неповинных людей из числа руководителей партийных и Советских органов (был так называемый период ежовщины — наркомом КГБ был Ежов).

После смерти Сталина в основном эти лица были реабилитированы (оправданы), однако в сознании людей долгое время оставалась неприязнь к этим органам.

Окончив эту школу, я много понял и стал иначе и шире смотреть на окружающий меня мир. Нас в школе учили и воспитывали работать так, чтоб не допускать впредь таких ошибок со стороны некоторых работников органов. Принимали присягу и давали подписку.

В Таллин, по назначению, я поехал один, без семьи.

С. 117

В аппарате министерства я получил должность оперативного уполномоченного при Горотделе по обслуживанию молодежи в чего входили общеобразовательные школы, радиотехникум, спецшколы двух районов, бумажно-целлулоидный комбинат и ряд артелей. Жилье временно представили на ул. Лайне.

Где-то в ноябре 1947 года я получил комнатку 6−8 метров в деревянном 2-х этажном доме в дачном местечке Пирита (15 км от Талл.) В этом же месяце я поехал за женой в дер. Корниловку, к случаю попал на свадьбу к сестре жены — Елизавете — она выходила замуж.

При отъезде в Таллин отец мне сделал две разборных табуретки, мать дала две тарелки и по две ложки и вилки, вот и все, с чем мы поехали из родительского дома.

С. 118

По пути в Ленинграде купили комбинированную алюминиевую кастрюлю, ее крышка служила нам сковородой.

Приехав на место, комната была пуста, а жить-то надо: получил у домуправа деревянную односпальную койку, из досок забора сколотил временный стол и собрал две табуретки, вот с чего начиналась наша жизнь, помощи никакой не было, да и ждать ее было не от кого, родители как мои, так жены жили архиплохо.

Дочурку — Галю мы с собой пока не взяли, т. к. условия жизни были самые неподходящие.

Первое время работы в незнакомом городе было трудно и сложно, тем более, не зная эстонского языка.

В Таллине, да и по всей Эстонии, часть народа враждебно относилась к Советскому строю, в лесах скрывались бандиты так называемые «лесные братья»,

С. 119

кроме этого, много еще было предателей и изменников Родины, не успевших бежать вместе с немцами. Особенно враждебно были настроены бывшие владельцы фабрик, артелей, магазинов, лавочников и, кончено, кулачье и их дети.

В школах и других учебных заведениях некоторые преподаватели обрабатывали молодежь в антисоветском духе, внушая им, что Советская власть в Эстонии это временное явление, что якобы скоро придет белый корабль и их освободит.

Об этом думали и мечтали весь враждебно настроенный элемент. А отсюда молодежь по своему легкомыслию начали создавать всевозможные организации с антисоветскими программными установками.

Все вышеперечисленные подонки, кто как мог, мешали становлению Советской власти в Эстонии.

С. 120

Исходя из сложившейся обстановки и указаний Центрального комитета нашей партии, на органы Государственной безопасности и органы милиции были обязаны в кратчайший срок навести порядок в городе и в целом в республике. В комитете КГБ рабочий день начинался в девять часов утра, обед с 14.00 до 16.00, а кончали работу в три утра следующего дня. Спустя некоторое время, когда обстановка немного стабилизировалась в городе, кончали работу в час ночи. Было и так, если твой начальник почему-то задерживается на работе, ты не имеешь права уйти домой, работай до тех пор, пока он разрешит идти отдыхать. Работали много и здорово — по-партийному.

Летом 1948 года мне дали другую однокомнатную квартиру 20 м² и тогда мы решили ехать за дочкой — Галей, ей уже

С. 121

тогда было три годика. Проведя отпуск, и стали собираться уезжать, и когда этот день настал, дочь наша убежала на руки к бабушке Катерине и говорит ей: «Я с ними не поеду». Мы для нее были чужие люди. Как мы только не готовили ее к этому событию — все оказалось бесполезным. Ничего не оставалось делать, как посадить в машину и поехать. Как только она не ругала эту автомашину: «Дурра машина, куда она меня везет», — а слез было пролито уйма, и так плакала и ругала машину до районного центра Навашино. Вот что значит, не воспитывать ребенка в маленьком возрасте, она не только меня, даже мать в течение года забыла. Остановились на ночлег у начальника райотдела Чижова, на обед на стол были поданы жареные макароны и тут-то наша дочь — Галя

С. 122

показала хороший аппетит на это блюдо, хоть было нам и неудобно, однако пришлось просить у хозяйки добавки. С этого момента наша дочь стала к нам относиться намного лучше и доброжелательнее, стала называть мама и папа. Приехав на новое местожительство, мы ее познакомили с детьми дружественной нам семьи — Ивченко Василия Михайловича и его жены Марии Васильевны. Детей у них было двое — Игорь и Витя — так она с ними подружила, что затем они были неразлучны, до 1949 года, до тех пор, как нам дали однокомнатную квартиру в самом городе Таллинне на ул. Ус-Татари (что это означает в переводе на русский язык я сейчас не помню), однако связей с семьей Ивченко мы не теряли, встречались часто. На работу из Парита нас возили на служебном автобусе — шофером которого был

С. 123

Хлебин Роман Петрович, живший тоже с нами в одном доме — были также хорошими друзьями. С Семьями Ивченко и Хлебиными до сих пор поддерживаем дружеские связи, Ивченко живут в Ленинграде, а Хлебины в Таллине.

Весной 1949 года я получил 2-х комнатную квартиру на ул. Кауна, в которой прожили до середины лета 1952 года. Тут у Гали появились новые подружки, девочки-эстонки и вот тут-то нам пришлось удивляться, как это так, не зная эстонского языка, наша дочь дружит и как-то общается с ними. Секрет этот нам поведала одна из мам эстонских девочек. Она сказала: «У вашей дочки прекрасный акцент — произношение эстонского языка». Сначала мы этому не поверили, а затем я как-то незаметно подслушал их разговор, из которого я убедился, что Галя что-то говорит подружке по-эстонски. Вот как дети быстро осваивают языки.

С. 124

Как я уже и ранее писал, что в Эстонии было много враждебно настроенных лиц против Советов, наша работа строилась на репрессивных принципах, другими словами, чем больше было арестовано этой категории лиц, тем лучше. Работу сотрудников оценивали по количеству арестов за месяц. Я как сотрудник не был в передовиках, но и не был отстающим, иной месяц приходилось готовить материалы до пяти арестов, это большая работа. Самым трудным и сложным вопросом это было найти свидетелей, допросить их, чтоб которые подтвердили прошлую и настоящую враждебную деятельность кандидата на арест.

Кроме описанной работы, была еще работа, отнимавшая много времени и нервов, о которой в данной справке я писать не буду, да и не к чему, всему есть мера.

С. 125

К тому времени бандиты в лесах стали наглеть и активизировать свою враждебную деятельность. В то время еще шла компания по коллективизации сельского хозяйства на территории республики. Они — бандиты — вешали и убивали вновь избранных председателей колхозов, секретарей партийных, комсомольских организаций и активистов, грабили магазины, отбирали деньги в кассах мелких предприятий и даже останавливали поезда, в которых везли деньги. У бандитов много было и пособников, которые нацеливали их на эти преступления. А самым преступным с их стороны являлось то, что они беспощадно издевательски убивали сотрудников Комитета Госбезопасности и милиции. Нашим сотрудникам, в том числе и мне, часто приходилось выезжать

С. 126

в лесные командировки в Выруский р-он по борьбе с бандами. Выруский р-он считался самым отъявленным районом в этом плане. Командировки длились от недели до месяца, Лена меня провожала как на войну, а если вникнуть в это дело глубже — это опаснее фронта на войне. На фронте враг с одной стороны, а в данном случае враг кругом тебя, это куда опаснее.

Осенью 1949 или 1950 году мне с майором Левшиновым повезло, мы с ним были командированы в населенный пункт Пыльва, того же Выруского р-на, где была ограблена касса кирпичного завода. Мы однажды задержали подозреваемого в этом деле молодого парня-эстонца, который на допросе показал, что он в ограблении участия не принимал, но знает, кто это сделал, назвав фамилии двоих и место жительства, но на хуторе они не жили.

С. 127

После соответствующей обработки на основе компрометирующих его данных (как пособник), он изъявил желание помочь органам в поимке этих двух бандитов. С целью сокрытия своей преступной деятельности он пошел дальше, а именно, стал просить у нас пистолет, чтоб самолично уничтожить их. Долго мы решали этот вопрос, был большой риск доверить оружие в руки неблагонадежного человека.

И мы все же решились, будь что будет. Хотя, не спали первую ночь, ожидая худшего. Настала вторая ночь — тоже не спим, вдруг в два часа ночи услышали резкий стук в двери отделения милиции, когда открыли дверь мы увидели этого «нашего человека», лицо бледное и весь дрожит, с трудом дышит. Когда он вошел в помещение, в кабинет, полез в карманы и вынимает три пистолета.

С. 128

Далее вымолвил: «Дело сделано, можете их забирать там-то, я их там закрыл хворостом». Далее он рассказал о той схватке одного против двоих, он проявил смекалку и героизм. Сразу же он попросил, что-то выпить спиртного для того, чтобы немного успокоиться. Я сходил к директору магазина домой и принес поллитра водки, он залпом из горла выпил всю бутылку и повалился спать.

Спустя немного времени подняли его и поехали на место схватки, действительно, нашли трупы, в порядке скрытия событий произвели инсценировку сопровождающей стрельбой из автоматов, погрузили трупы на повозку и повезли по деревням для опознавания, это нам удалось (наш помощник себя реабилитировал).

Затем мне с Левшиновым поручили другое задание: найти и изловить главаря банды по фамилии Лыхмус.

С. 129

На счету этого бандита было много загубленных душ из числа руководства колхозного движения и грабеж магазинов.

В поимке его нам помог непредвиденный случай. Однажды днем мы с оперативной группой возвращались с задания в опорный пункт, вдруг видим, из одного хутора выбежал человек и побежал в сторону леса. Солдаты его догнали, оружия при нем не было, но вызывал подозрительность и недоверие. Пришлось его задержать. Затем в откровенной беседе он нам поведал, что личность Лыхмуса он не знает, но много слышал о его злодеяниях и дал слово помочь нам в его розыске и поимке. Мы ему поверили, отпустили его на свободу, спустя неделю он пришел к нам и говорит, что видел Лыхмуса, который собирается уезжать в Сибирь, чтоб замести свои грязные следы, но

С. 130

для этого ему необходимо достать паспорт.

Паспорт мы изготовили, который должен был вручен Лыхмусу в квартире по указанному нами адресу в гор. Тарту. Лыхмус клюнул на эту уловку и дал согласие прийти в назначенный час и день в эту квартиру.

До назначенного часа мы были уже в этой квартире и находились в кухне под запором (сами закрылись). Было обусловлено, что после вручения паспорта при выходе из квартиры наш человек будет долго открывать ключом выходную дверь, мы же в это время должны быстро выбежать из кухни и их обоих задержать, так оно и случилось.

Мы знали, что Лыхмус вооружен, и чтоб кровопролития не было, наш человек отдал

С. 131

Лыхмусу ключ (не от той двери), чтоб он сам открыл квартиру, в этот момент мы его и взяли. Он даже и не сопротивлялся, только произнес злостный упрек нашему помощнику.

Вот так был еще изолирован от общества злостный враг советской власти.

С помощью этого же помощника была раскрыта и обезврежена Куприяновская организация насчитывающая до 120 человек, члены который были в основном студенты учебных заведений, даже в Тартуском университете.

За умелое проведение этих операций я был награжден медалью «За боевые заслуги» и был повышен в должности до старшего оперативного уполномоченного.

И так, в 1952 году меня переводят работать в новый соц. город Силламяэ, это в 30-ти км от Нарвы, на побережье

С. 132

Балтийского моря, где я начал курировать комбинат особо важного государственного значения. Этот город в тот период времени был закрыт, и въезд в него был только по особым пропускам.

Снабжение города было ленинградское, в магазинах из продуктов было все даже лучше, чем в Таллине или Ленинграде.

В этом городе я проработал до июня 1955 года, т. е. до второго сокращения вооруженных сил и органов госбезопасности (хрущевское постановление). Одновременно с этим было и постановление Ц. К. Эстонской ССР о замене кадров в органах милиции, КГБ и прокуратуры на национальные кадры, т. е. на эстонские кадры, лиц владеющих двумя языками эстонским и русским.

Кроме всего этого, работники должны иметь среднее и высшее образование. А я даже не имел среднего образования 9-ть кл.

С. 133

Вот так под первое сокращение я не попал, а под второе угодил. До пенсии я не дослужил один год и шесть месяцев. Было больно и обидно с этим согласиться, но нечего было делать — таких, как я, было очень много, нужно было жизнь начинать сначала. Осложнилось это тем, что у меня не было никакой специальности.

В гор. Силламяэ у меня была однокомнатная квартира со всеми удобствами, можно было и там найти работу и жить там, но я решил, вопреки желанию Елены Федоровны, уехать на родину, в город Муром. Этому моему решению способствовало здоровье дочьки — Гали, у нее болело сердце, неоднократно она лежала в больнице и врачи поговаривали, что нужно было менять климат для спасения дочери.

С. 134

Я, конечно, представлял, что будет очень тяжело, как морально, так и материально. Но был уверен в себе, что все будет со временем хорошо. Так оно и получилось.

В начале июля 1955 года мы приехали в гор. Муром. На первых порах остановились у Лениного дяди Леонтьева Михаила Федоровича на ул. Плеханова дом № 7. Дело было летом, и мы ночевали в сарае, потом с помощью родственников нашли частную квартиру на Июльском переулке у Маленко Леонида Ивановича, после прописки стали устраиваться на работу. Лена устроилась на работу на Декстриновый з-д, простой рабочей, ее зарплата была что-то в пределах 500−600 рублей (в то время), а я устроился на завод РИП учеником токаря, меня эта специальность очень привлекала, платили 360 рублей.

С. 135

Устраиваясь на эту работу, я рассчитывал в скором будущем стать профессионалом своего дела, а отсюда и зарплата будет хорошая. Однако, проработав два месяца, я понял, чтоб быть хорошим токарем, надо проработать минимум 5−10 лет, это слишком большой срок. Меня тогда двигала вперед мысль где можно больше зарабатывать, т. к. этих денег, которые мы получали, было явно недостаточно. На иждивении была дочь — Галя, которая пошла учиться во второй класс, за квартиру нужно отдать деньги, а кроме всего этого, надо было кормиться.

Помощи со стороны родителей никакой не было, они сами-то жили кое-как, с трудом сводили концы с концами. В тот год мне впервые пришлось пойти на рынок и продавать гражданский костюм и китель.

С. 136

Ой, как больно сейчас вспоминать о тех временах, это очень сложно с большой зарплаты оказаться с мизерными деньгами. Сложность была и другая. В Муроме в то время было плохо с продуктами питания, сопоставляя их с условиями жизни в Эстонии.

Многократно раз я в душе себя ругал, что поехал в Муром, и постоянно вспоминал мудрые слова Елены Федоровны, последняя была против этого моего решения, но я вида не показывал. Мне в Муроме нравилось это то, что мы жили рядом с близкими людьми, не слыша эстонской речи, и прекрасный климат, больше ничего.

Коль я считал себя виновным в сложившейся обстановке, в сентябре 1955 года из токарей я перехожу в контролеры в механический цех по VIразряду, где

С. 137

мне уже стали платить 70 рублей, это уже что-то значило. А с нового 1956 года я стал работать диспетчером цеха с окладом 100 рублей, а через полгода ст. диспетчером цеха в производственном цехе завода с окладом 120 рублей. Лена в то время перевелась работать аппаратчицей и тоже зарплата поднялась до 80 рублей. еньги, а кроме всего этого надо было кормиться. ьшой срок.

Мы тут немного вздохнули и отправились от нужды.

Теперь мне хочется немного рассказать о дочери Галине. Она была у нас одна, когда мы приехали в гор. Муром. Свой первый класс школы она закончила в гор. Силламяэ Эст. ССР, 2-й класс она начала учиться в 3-ей школе на штабу, недалеко от квартиры на ул. Окской. Надо отдать должное, что Галя училась хорошо, была прилежная к учебе.

С. 138

Мы, родители, за это не переживали. Кроме всего этого, надо отметить ее положительность и в том, что она не была требовательной к нам — родителям, а именно — лучше поесть и красиво одеться. Она совершенно правильно понимала наши материальные затруднения и ничего лишнего не требовала. В школу она ходила чисто одетая и обутая. Но, может быть, одежда была не из дорогостоящих материалов. Тогда-то и все дети одевались не так, как сейчас. Надо прямо сказать, что вплоть до окончания средней школы дочь Галя училась хорошо, а самое главное была с понятием человек. Был такой случай: ее как хорошую ученицу после окончания 4-х классов в школе сфотографировали и даже увеличили большим форматом (портрет). Когда это было все готово, она

С. 139

пришла из школы и говорит: «У нас есть деньги, чтоб выкупить фотографии?» Мы об этом ничего не знали, и, конечно, я взволнованный и радостный пошел в школу и выкупил эти фотографии. Этот факт говорит о многом, о ее скромности и понимании.

После окончания средней школы (11 классов) она устроилась на работу на завод РИП (завод радиоизмерительных приборов) и одновременно поступила учиться в машиностроительный институт на вечернее отделение. Это она сделала тоже с большим понятием, а именно: повзрослела, обуться и одеться хотелось получше. Она понимала: с родителей много не возьмешь, нужно самой работать. Честь и хвала Гале. Так и закончила она институт, получив высшее образование. На последнем курсе института вышла замуж, а через год родился внук — Игорь (1967 г.).

С. 140

23 августа 1956 года у нас народилась вторая дочь — Вера, моложе Гали на одиннадцать лет. Мы давно хотели второго ребенка, но как-то не получалось, что ли климат сказался, а может быть, вредное производство, которое я курировал в Силламяэ. Так это или не так, но «чудо» сотворилось, наша семья пополнилась, нас стало четверо, а вместе с тем и забот и хлопот тоже увеличилось. Надо прямо сказать, что в данном случае мы не ожидали и не стремились иметь этого четвертого человека, так как материальное наше положение было еще очень неважное. Поскольку это произошло, у нас первый вопрос встал, как воспитать ребенка, кто с ним будет сидеть и присматривать, когда мы оба на работе. Бабушек и дедушек не было рядом, хотя они были живы, но им было не до нас.

С. 141

Они жили в деревне, а забот у них было больше, чем у нас. У меня работа была двухсменная, у Лены трехсменная, приходилось как-то комбинировать, чтобы кто-то из нас был дома, а если что-то не получалось, нам помогал хозяин квартиры — вечный холостяк Леонид Иванович Малеин. При правильном к нему подходе он был безотказным и добрым человеком. Не так, правда, часто он оставался с Верой один, кормил и поил ее, укладывал в постельку и даже при необходимости пеленал. Здорово он нам помог в те времена. Честь и слава таким людям, как Леонид Иванович. Умер он на 86-м году в доме престарелых. Пусть вечно земля ему будет пухом.

Хронологически далее, 25 мая 1957 года, в деревне Корниловке возник пожар, в результате которого сгорел и наш семейный дом. Вот тут-то еще больше прибавилось у меня забот.

С. 142

Отцу было в то время 71 год, матери чуть меньше. Здоровье их было уже неважное, жить было негде. Сначала они жили у снохи — Матрены Алексеевны (дом строил отец), но пожили они там недолго, она их выгнала, как говорится в народе, «отблагодарила» за все хорошее. Простите меня, дети, я за этот поступок ее презираю до сего времени. Деваться отцу было некуда, пошел с поклоном к старшему брату — Михаилу Михайловичу (сын — Николай Михайлович), так они у них и прожили до тех пор, как построили свой дом — это здорово отразилось на здоровье родителей. Но трудности для меня были впереди. Их хватало у меня и в семье, но надо было и помогать родителям. Деньгами помочь я не мог, у меня денег не было, надо было помогать только физической работой. Каждый выходной я ездил к ним что-то сделать и поддержать их морально.

С. 143

Правительство пошло навстречу всем погоревшим, лес отпустили бесплатно, правда, далеко за дер. Горицы — 15 км, транспорт дали, чтоб вывести этот лес. Но его надо было подготовить к вывозке. Вот я и ездил с отцом в этот лес, его нужно было свалить пилой, очистить и разделать в размер, чтоб автомашина могла подойти к нему, затем погрузить и разгрузить. А лес-то сырой, как говорится, невешоный, здорово мне досталось в то время, но я был молодой, но вот как отец это дело перенес, это вопрос. Мои братья — Алексей и Александр в этом деле никакого участия не принимали, это я говорю правду, об этом знает Лена и вся деревня. Я не возношу себя, но это было так. Когда было все покончено с лесом, я говорил родителям: «Не надо строиться, поедем ко мне в город, как бы не было

С. 144

трудно, мы будем всегда вместе». Отец на мое предложение сказал: «Пока мое сердце бьется и руки работают, я к тебе, Мишак, не поеду». Может быть и правда, он не хотел поехать ко мне, потому что знал, в каком положении я в то время находился, где жить?

Видимо, папаня, понимая, что прежде, чем поехать ко мне, нужно было построить для меня в городе жилье (дом). При разделке леса он спрашивал меня, какого размера будем строить дом в городе, с болью в сердце я отвечал, что мне не нужен дом, мы с Леной получаем квартиру, однако он делал свое дело. В этом же году он срубил сруб и сказал: «Добивайся место для дома, и будем перевозить сруб, он твой». На мой вопрос: «А где вы будете сами жить?» он сказал: «Мы для себя построим маленькую хибару, т. е.

С. 145

маленький домик». И действительно, к зиме того же года папаня построил эту «хибару» из 2-х комнат, сруб был сделан из осины, одну комнату (переднюю) он отделал полностью, в которой зимовал зиму, а другую заднюю он не успел, здоровье его резко ухудшилось, в мыслях он предполагал завершить строительство в будущем году, но судьба распорядилась по-своему. Работал отец много и здорово, а питание было неважное, коровы своей не было, денег тоже, от нас — детей — помощи не было. Все это и сказалось на его здоровье. В тот период времени, еще до смерти отца, я предложил им — родителям продать сруб, который предназначался мне, и потихонечку жить с деньгами. Так они и поступили, сруб продали, однако здоровье отца уже было непоправимо, 2-го августа 1957 году он умер, при мне. Мать осталась одна.

С. 146

Мать в деревне оставлять было нельзя, и она, правда, осмысленно, поехала к нам в город, жили мы тогда на ул. Ямской. Занимали половину дома, одна большая комната, в ней же была и кухня, дом худой — холодный, платили 250 руб. (25) в месяц.

Мама мне тогда посоветовала перевезти ее «хибару» в город и построить свой дом: она говорила: «Что мы будем платить такие деньги за этот худой дом». Тогда я подумал, что квартиру получить скоро не получишь, а жить так больше нельзя. В 1959 году мне выделили участок под постройку дома, в этом же году я его перевез и построил. В июле 1959 года мы переехали в свой собственный дом — какой это был радостный день в нашей жизни, описать трудно. В этом доме мы и живем по сей день, улица Молодежная дом № 35, тихое местечко, воздух постоянно чистый, но грязно весной и осенью.

С. 147

Я полагаю, что детям будет небезынтересно знать, а как мы строились с Еленой Федоровной. Денег своих не было, мама сняла оставшие от сруба деньги в сумме 500 (50) рублей и говорит: «У меня больше нет». Мы были рады и этой подачке, за эти деньги я сломал в деревне дом и перевез его в Муром на место. В те времена 500 рублей считались немалыми деньгами, сопоставляя с современными ценами. (Я имею в виду после денежной реформы 1961 г.). Вот так и начали строиться, собрать стопу мы нанимали плотников из нашей деревни — Жигалова Ник. Александровича (друг отца) с подручным. Они с нас взяли что-то около ста рублей (точно не помню). Я работал вместе с ними, взял для этого отпуск, не так — взяли бы больше. После того, как стопа и крыша были сделаны, мне в заводе выделили ссуду 7000 рублей (семь тысяч). Этими деньгами я рассчитался с плотниками, купил бутовый

С. 148

камень под фундамент, кирпич для печей, а их было две, в обеих комнатах по печи, в передней была круглая контромарка, в задней лежанка с плитой, на которой готовили пищу. За эти же деньги сложили эти печи и что-то еще покупали — для полного завершения строительства.

Ох, и досталось мне в этот злосчастный, а притом и радостный год. После того, как ушли плотники, мне одному пришлось достраивать это до конца, многое пришлось переделывать, хорошо, что я имел какой-то навык и опыт в строительстве, перенятый у отца в детстве. В последствии, мне как-то мать говорила: «Получилось все хорошо, посмотрел бы отец, он бы тоже остался доволен». Мама в этом доме жила до 1968 года, т. е. 9-ть лет. Мама дожила, когда мы купили свой телевизор и когда сломали печи, сделав водяное отопление.

С. 149

В 1958 году по знакомству я перевелся работать в 21 цех на сборку изделия, где сразу же зарплата моя увеличилась до 160−170 рублей, это было хорошо, но недолго, участок был расформирован (ликвидирован), и меня перебросили работать в опытный 33 цех, где я работал сначала фрезеровщиком, а затем расточником 4-го разряда. Зарплата была повременная, не превышая 100 рублей, это снова стало бить по семейному бюджету в худшую сторону. Надо было что-то делать, как-то нужно было куда-то уходить из этого цеха.

Мне в этом деле помог земляк из Коробкова — Панкратов Иван Иванович, работая ст. мастером в 29-м цехе. Он меня взял к себе на расточный станок по 5-му разряду, тут я стал снова зарабатывать хорошо 160−180 р.

С. 150

Так в этом цехе я проработал до 1969 года, работал, может быть, и дальше, не случись со мной непредвиденное. Мне не столько приходилось обрабатывать мелкие детали, но были случаи и крупные, и вот однажды при подъеме одной такой детали я надорвал позвоночник (спину) и пришлось мне долго лежать в больнице, а затем на комиссии ВТЭК мне дали III группу инвалидности с запретом работать <>, связанной с поднятием тяжестей. Долго мне приходилось думать в тот период, что же делать, пенсия была маленькая 28 руб. 40 коп., нужно где-то работать, меня пригласили работать на ликеро-водочный завод на должность начальника отпускного цеха с окладом 160 рублей, однако работать мне там не пришлось, так как

С. 151

в этом заведении волей неволей приходилось прикладываться к стакану в конце рабочей смены. По настоянию жены с завода пришлось уйти (я там работал всего две недели, у меня даже записи нет в трудовой книжке).

И устроился на работу в цех «Вторчермет» в качестве уполномоченного с окладом 140 рублей. В мои обязанности входило заготовка металлолома с заводов города, мой район была Казанка. Заводы — стрелочный, з-д им. Дзержинского и другие мелкие организации, включая завод на Вербовском поселке.

Работа мне нравилась и зарплата устраивала. В 1979 году меня поставили мастером «Вторчермета» по приемке лома на площадку цеха, где проработал до пенсионного возраста.

С. 152

В 1981 году 10 июля исполнилось мне 60 лет, проработав два месяца я покинул производство с пенсией 120 рублей. Можно было бы еще поработать, но в это время я так плохо чувствовал, организм устал, нужно было немного отдохнуть.

Я так и сделал, затем устроился на курсы машинистов по газовым котлам, которые окончил, но работать в этой системе не пришлось из-за своей, может быть глупой, амбиции.

Я учился от стрелочного завода (по направлению) перед тем, как учиться, нужно пройти медкомиссию, я ее прошел, а когда закончили курсы в заводе котельная была еще не готова. Спустя три месяца с пуском котельной я должен был пойти и работать, но

С. 153

вот тут и получилось непредвиденное, меня снова послали на медкомиссию. Я им как ни старался объяснить, что я ее проходил не так давно, однако бесполезно. А вы знаете, как муторно проходить эту комиссию.

Я психанул и ушел, сказав, ищите другого машиниста. Вот так мои дорогие. И с тех пор я нигде не работал и не работаю, и не буду работать. В 1985 году как участнику войны и непрерывный рабочий стаж мне пенсию добавили до 132 рублей.

А в 1986 году я получил по ранению инвалидность II группу не рабочую, еще добавили к пенсии 20 рублей, и она у меня составляет 152 рубля — это отлично, нам с матерью хватает на все. Кроме всего этого, четыре раза в месяц, в закрытом магазине

С. 154

получаем колбасу, мясо, сыр, масло, пшено, горох и другие продукты, так что жить можно, было бы здоровье.

1986 год для меня был годом счастливым: комиссия ВТЭК выделила для меня бесплатную автомашину «Запорожец». В 1987 году я ее получу. В этом же году бесплатно поеду в Ковров учиться на шофера. Теперь у меня проблема — приобрести гараж для нее.

Вот так, мои дорогие детки, прошла моя вся трудовая деятельность. Было много тяжелого и хорошего в жизни, были, конечно, и ошибки, и промахи — вы меня простите. В жизни я много перенес нервных потрясений, это в войну и в борьбе с бандитизмом.