Сухова О. А. Муромский художник Евгений Архиреев (1935−1986)

Муром целомудренный

Над Окой хрустальной посидите тайно

Не забаламутьте вечер отошедший

Берегите целомудренность отношений

Андрей Вознесенский

Пронзительное звучание этих строк известного поэта «шестидесятника» отзывается в Муроме в живописи художника того же поколения Евгения Архиреева. На одних полотнах он возводит кристально четкий «Град над Окой», дерзновенно взирая на него «с птичьего полета» и пронизывая его радужными энергиями: «Малиновый вечер», 1980; «Ока. Гроза прошла», «Над Окой», «Муром. Летний день», 1983; «Ока. Муром», 1984. На других — бережно, не расплескивая живого ощущения от воды и песка, творит легкий и прозрачный образ тихого города у большой реки, в котором он появился на свет: «Муром. Ока», рубеж 1970−1980-х; «Вид Мурома из-за реки»; «Серый день. Муромские берега», 1981.

Евгений Петрович Архиреев родился в Муроме 26 октября 1935 года в семье глухих. Мама была заботливой домохозяйкой. А отец — талантливым фотографом, ретушером и художником. Оглохнув в юности, он жил в особом внутреннем мире — при абсолютной тишине («Старый фотограф», 1979). Своеобычность его личности и нестандартность занятий, конечно, повлияли на характер и становление сына: рисованием Евгений увлеченно занимается с самого детства. По семейным преданиям, Архиреевы происходят из Костромской земли. Среди прямых предков были иконописцы, а, может, и духовенство, вплоть до высших иерархов. Что и говорить, фамилия «говорящая» и излишне звучная для сталинской эпохи. Миф о происхождении мог обернуться тогда и большой бедой. Любопытно, что этой непростой фамилией, правда, — уже в 1960-е годы, фантасты Стругацкие наделяют одного из своих героев. Особенно интересно это потому, что их друг и критик Р. И. Нудельман тогда жил в Муроме¹.

Справедливости ради стоит отметить, что истолковывать русскую фамилию «Архиреевы» принято не как прозвище потомков архиерея, а как прозвание крестьян, живших на его землях, или человека, у него служившего. В нашем случае, далеким предком муромского художника мог быть и иконописец, работавший при дворе владыки. А родной его дед — Кузьма Архиреев — был иконным мастером в Кологриве (эскиз к картине «Иконописец»). Е. П. Архиреев всегда испытывал особое пристрастие к древнерусскому искусству вообще, и, конечно, — к иконе.

Семья Архиреевых жила в Муроме в старой части города, в деревянном доме деда Евгения по линии матери (ул. Льва Толстого — в квартале от ул. Лакина до ул. Октябрьской). Николай Абрамов (художник и священник) — друг Жени Архиреева, с  теплотой и ностальгией вспоминает живописный большой двор и прекрасный сад, вишню в цвету. А в конце лета — заготовки на зиму посреди огромного сада, которыми занимались мать и жена художника² («На побывку», 1977). Хранит в памяти образ этого уютного, но, увы, утраченного уголка Мурома и поклонник творчества Архиреева — Петр Сытник. Он восхищается этюдом этого «красивого дворика»³. Старинный дом с садом снесли и выстроили «пятиэтажки», в одну из них переселили Архиреевых.

Раннее детство и первые школьные годы Евгения пришлись на военный период. Муром, слава Богу, был глубоким тылом, но жизнь и здесь была тяжелой и голодной, хотя даже в те времена заработки отца позволяли семье не бедствовать. Подруга Жени времен его самого нежного возраста — Елена Алексеевна Голунковская (Князева), вспоминает: «Мы ходили в одну группу детского сада, теперь там «Дом ребенка» — это на ул. Ленина. Была война, но в детском саду нам было очень хорошо, но все были физически ослаблены. Нам ежедневно чем-то смазывали десны, поили хвойным напитком, который всем очень нравился, и в обед давали рыбий жир. На Московской ул. был клуб, где устраивали «олимпиады», все д/сады участвовали, было интересно. Женя был во всем активным: и в пении, и в танцах, и рисовал хорошо. Родители нас отпускали в д/с одних, и домой уходили также. Женины родители были глухонемыми, Женя знал язык жестов, т. к. по-другому они общаться не могли. Он меня привел домой к себе и сказал: «Папа я женюсь! — И показал на меня. — Отец, посмотри». «Хорошо, возьмем, приводи», — отец знаками объяснил. Семья жила в деревянном доме, с всякими пристройками, был очень хороший сад, в нем даже был виноград; дворик, цветы»⁴.

Евгений закончил семь классов в школе № 16, в которой еще сохранялись традиции реального училища, располагавшегося здесь до революции. Вопрос о профессии был предрешен, и юноша успешно поступил в Ярославское художественное училище, которое закончил в 1955 году. Вероятно, выбор пал на Ярославль по совету муромского художника Р. Б. Черепанова, который был родом оттуда и сам заканчивал это учебное заведение. Думается, этот древний, как и родной Муром, но более крупный и динамичный город, манил и самого Евгения, привлекая не только своим обликом с великолепными храмами, но и новыми возможностями. Училище располагалось в прекрасном старинном здании (дом Градусова на ул. Большой Федоровской, 27). Здесь были свои давние традиции. История Ярославского художественного училища началась с создания Городских классов рисования (1896). Основателем и первым преподавателем классов был Петр Александрович Романовский (1866−1914). В Ярославле это было первое специально-художественное учебное заведение. Оно стало одним из центров художественной культуры. В городских классах рисования с 1902 года ежегодно проходят художественные выставки. В них, наряду с учениками и выпускниками, принимали участие известные русские художники: И. Е. Репин, А. М. Васнецов, А. А. Киселев, С. В. Виноградов⁵.

Архиреев блестяще учился и его направляли на дальнейшую учебу в Академию художеств. Но судьба сложилась иначе — рано завел семью и вернулся в родной Муром. Здесь он в 1955—1959 годах преподает рисование и черчение в школах города (№ 14, 15, 9). Несколько лет служит художником-оформителем на муромском радиозаводе (1959−1963). Летом 1962 года, в рамках подготовки города к празднованию 1100-летия, молодой художник (совместно с С. М. Кановым) оформляет здание школы рабочей молодежи (Вознесенская церковь на пересечении ул. Московской и Льва Толстого). По словам искусствоведа Г. В. Хлебова, «муромляне и гости восхищались хороводом девушек в русских народных костюмах на фасаде школы»⁶. Тем же «дуэтом» был разработан и юбилейный значок с силуэтом Ильи Муромца (позднее Е. Архиреев стал автором ряда значков с муромской тематикой, которые украшают коллекции фалеристов). Заметим, что действительно это празднование было весьма значимым и даже знаковым событием для древнего, но закрытого для иностранных туристов, города. А очередная в стране волна увлечения «народностью» и стилем «а ля русс» была тогда на гребне.

Яркой страницей в жизни Евгения становится период его работы художником (1963−1967) в новом тогда Дворце культуры, построенном как подарок городу к тому же юбилею в 1962 году. Раскрытие способностей у Е. Архиреева к «театрально-декорационному искусству» отмечал Г. В. Хлебов: «Зрительный зал аплодисментами приветствовал его декорации к спектаклям «Свадьба в Малиновке» и «Морской узел»»⁷ (премьеры 1966, 1965). Все свои идеи и проекты художник очень тщательно воплощал вместе с главным инженером Дворца Рудольфом Компанейщиковым. По воспоминаниям Я. М. Свердлова и Н. Д. Антоновой, на премьере «Морского узла» зрители радостно ахнули: они узнали в декорации на сцене свою родную муромскую площадку с балюстрадой в Окском саду с видом на реку и знаменитую городскую водонапорную башню. Оформление сцены вообще-то символизировало уголок парка южного санатория с видом на море. Надежда Дмитриевна уверяет, что «искристая оперетта» Б. А. Александрова «Свадьба в Малиновке» (в постановке П. П. Радковского) в чарующем оформлении Е. П. Архиреева «муромского зрителя впечатляла гораздо больше, чем вышедший в это же время фильм» (1967)⁸. В декорациях все завораживало, особенно — симпатичная украинская хатка, крытая натуральной соломой. Евгений в этом же году создает эскизы костюмов для музыкальных спектаклей танцевального коллектива Дворца («Улитушка», «Греческий танец», «Фабрично-заводская кадриль»). Изящно и четко выполненные пером и тушью эти листы являются полноценными графическими работами художника.

За основным зданием Дворца культуры находится другое строение, где в пору шестидесятых располагалась художественная студия, по выражению о. Николая (Абрамова) — «для взрослых». Она возникла стихийно на базе официально открытой здесь в 1967 г. городской художественной мастерской. Поговаривают, что туда приходили по вечерам многие художники и писали даже обнаженную натуру. Захаживал туда поработать и Н. А. Беспалов, главный архитектор города. Обстановка была свободная, приглашались и другие творческие люди, устраивались импровизированные выступления певцов и музыкантов, чаепития и обсуждения. Евгений Архиреев трудился здесь днем как сотрудник, а вечером работал за мольбертом в этом «богемном» кругу. Для советского времени со сплошными запретами и ханжеством, да еще в провинции, это было и смело, и нестандартно, а главное — необходимо для нормального профессионального продвижения в творчестве.

Здесь же возникает неформальный клуб муромских художников, музыкантов, поэтов и инженеров, о котором в газете «Комсомольская искра» появилась статья А. Волкова ««Эос» и симфонии огней»⁹. Петр Сытник рассказывает, как все это начиналось: «Увлекаясь цветомузыкой, я пришел к молодым художникам, и мы решили организовать клуб, для познания и осознания этого явления. Название клуба предложил я, вспоминая Гомера: «И встала из мрака с перстами пурпурными Эос». Эос — древнегреческая богиня утренней Зари. Тогда я и познакомился с Евгением Петровичем Архиреевым. Его огромный лист с изображением бушующей морской стихии, то ли воды, то ли цвета, меня тогда поразил, и я часто любовался этим взрывом эмоций»¹⁰.

Впечатление от того же произведения или близкого ему холста (возможно, картины «Земля и Океан», 1968), которое демонстрировалось в сопровождении музыки, до сих пор не изгладилось и из памяти Э. И. Дитяшевой. Она была вхожа в клуб вместе со своим мужем (музыканты Дитяшевы сейчас живут в г. Радужном Владимирской обл.). Увлеченная участница тогдашнего «Эоса», Эльвина Ивановна вспоминает, какие интересные музыкальные вечера проводили в Муроме. И как они специально ездили за консультацией и опытом работы в Москву в мемориальный музей А. Н. Скрябина¹¹. Как известно, гениальный русский композитор был пионером в интересующей их области соединения живописи и музыки, цвета и звука. «Синтез искусств» у муромцев, даже под музыку Скрябина, не всегда удавался, и случались забавные ситуации. Например, П. Сытник вспоминает: «В начальный период деятельности клуба «Эос» один раз я согласился быть натурщиком для художников. Для них я читал лекции по цветомузыке, а они меня рисовали. Но после сеанса они мне сказали, что такие эксперименты больше не будут проводить, так как говорящий натурщик не дает им сосредоточиться, и они от этого сеанса очень устали». Надо признать, что портрет Пети у Евгения Архиреева все же получился. Спустя несколько лет «натурщик» увидел его, нарисованный углем на большом листе ватмана. Музыку Скрябина, усиленно внедряемую Сытником, живописец Архиреев воспринимал тяжело. Не смог прослушать до конца симфоническую поэму «Прометей» — «Слишком сильное воздействие она на него производила»¹². Для самого же зачинателя всех этих мероприятий — Петра, собственная молодость навсегда осталась неотделимой от творчества и личности художника, что звучит в его стихотворной строке: «Юность / Архиреев Женя / Цветорадил на холстах, / «Эос» тоже просветляла / Затуманенность в мозгах»¹³.

Участники клуба «Эос» собирались у художников в свое свободное время, сами же хозяева работали, как это бывает у творческих людей, «часов не наблюдая». Базировавшаяся здесь городская художественная мастерская была специально создана в марте 1967 г. (перед 50-летним юбилеем советской власти). Главным художником был назначен С. А. Николаев, собран довольно большой штат сотрудников и «ведущие» художники: Орджоникидзе Измайлов, Юрий Ерхов и Евгений Архиреев. Тогда перед этой официозной датой строились грандиозные планы по оформлению города, которые вряд ли вообще могли быть исполнены в те времена, в те сроки и при тех возможностях и которые так и остались невоплощенными. Любопытно интервью корреспондента Н. Богатенковой со Станиславом Николаевым в газете «Муромский рабочий». Он рассказывал, что художники придумали и спроектировали десять площадей, на каждой планировали объекты, символизирующие определенную тему. Например, на «Площади Школьников» должны были построить десять огромных ступеней. Наверх собирались водрузить мраморную парту, за которую бы садились выпускники и фотографировались¹⁴. Можно сказать, что тогда молодые художники, как это часто бывает, надолго опередили время — сейчас актуальны и создаются подобные объекты в городской среде, но, к сожалению, пока еще не в муромской.

В те же шестидесятые атмосфера и в «детской» изостудии в Муроме была весьма неформальной. Тогда Николай Абрамов занимался в студии А. В. Морозова, известного муромского художника (1901−1972). Находилась она в старом здании Дворца пионеров на ул. Первомайской. Бывший студиец с удовольствием вспоминает, какие замечательные «вечера набросков и рисунков» устраивал для них Андрей Васильевич (до того долго работавший в муромском музее и создавший немало экспозиций). К ребятам в студию приходили настоящие взрослые художники-мэтры и вставали к мольбертам. Часто там бывал Евгений Архиреев со своим старшим другом — замечательным и тонким художником Иваном Михайловичем Минеевым (1919−2004). Взрослые рисовали, дети смотрели, а кто-то, не сам ли Андрей Васильевич Морозов, в это время играл на балалайке: «Светит месяц, светит ясный». Потом детям разрешали закрасить фон, одежду, выполнить еще какие-то второстепенные вещи на портретах, только что исполненных «мастистыми» мастерами. Вот такой «мастер-класс» и преемственность поколений в «городе художников», как принято говорить о Муроме, что могло бы являться пустым штампом, если бы не было верным по своей сути.

Позже студией юных художников руководил замечательный живописец, со своеобразным мышлением — Михаил Константинович Левин (1918−1985). Тогда занятия проходили в «новом Дворце пионеров», ныне ЦВР, в здании клуба Строителей на ул. Московской (Жданова). И здесь была интересная и плодотворная работа и общение: также заглядывали сюда зрелые художники поработать и пофилософствовать с мудрым Михаилом Константиновичем; приходил и Архиреев. Николай тогда уже знал Евгения по его работам, экспонировавшимся на выставках в музее, и они его восхищали, детские впечатления от них были очень яркими.

Когда Н. Абрамов уже учился в художественном училище, то приезжал в Муром только на каникулы. Как-то, году так в 1968, он зашел к художникам в мастерскую в парке и его поразил огромный натюрморт Евгения Архиреева — «мощь, декоративность, свет; смело, дерзновенно, широко, мастито», — так определяет он свои чувства той поры. А образ самого живописца тех лет в его «знаменитом» сером свитере грубой вязки и сейчас так же явственно предстает перед ним. В то время Евгений вместе с Ю. И. Беззубовым, О. Г. Измайловым и Ю. В. Ерховым занимал мастерскую в Окском парке (официальное название — парк им. В. И. Ленина). Он принадлежал Муромскому заводу радиоизмерительных приборов (РИП), где Е. Архиреев с 1968 по 1970 год был приписан к отделу технической информации. В отделе завода РИП он проработал недолго, но оставил там о себе яркие впечатления.

Как вспоминает Петр Сытник, «Евгений Петрович был коммуникабельный, очень отзывчивый человек. Когда я проводил для сотрудников вечер в честь своего бракосочетания, то мне захотелось явиться к гостям под звон колоколов как бы из храма. Я подготовил из ткани соответствующие формы, и Евгений Петрович нарисовал красивый портал церкви со Спасом, расписал одежду священнослужителя, изготовил атрибуты: цепь, крест. Это было в 1968 году и «Явление народу» было таким, как я задумал. Написанный им портал хранится у меня до сих пор, хотя ткань и расписана гуашью»¹⁵. Да, были тогда такие времена, что все это было экзотикой, а также завораживало таинственностью и запретом (не очень-то поощрялись посещения храма, а тем более таинство венчания).

Тогда эти же художники «из парка» по-соседски сотрудничают и с интересом общаются с директором музея (в Доме Зворыкиных). Александр Анатольевич Золотарев (1917−1986) — старше них по возрасту, обладающий глубокими знаниями и оригинальным мышлением, затевал с молодыми художниками немало занимательных проектов, не считая художественных выставок в музее. После раннего ухода из жизни Архиреева А. А. Золотарев печально заметил: «Ушел, нарушив очередь». Через несколько месяцев он сам последовал за ним¹⁶. А тогда они вместе увлеченно занимались разработкой муромских сувениров, в частности, подарочного набора печатных пряников по старинному рецепту. Сюжет узоров и изображений на них и на их нарядной коробке перекликались с репертуаром поливных изразцов XVII века на Троицком соборе в Муроме. Е. Архиреев как художник с очень ярким чувством декоративности, вообще был неравнодушен к этим замечательным муромским поливным плиткам. П. Сытник повествует: «Когда в надвратной церкви Казанского образа Божией Матери была художественная мастерская О. Г. Измайлова (1970-е. — О. С.), мы с Женей облазили всю Троицкую церковь в поисках хорошо сохранившихся изразцов. Я производил тогда фото и киносъемку»¹⁷. Думается, именно тогда у Евгения еще более четко определяется интерес к муромским храмам как своеобразным памятникам зодчества Древней Руси XVI-XVII веков, которыми он любовался еще в детстве и писал с юности.

А. А. Золотарев вместе со своими приятелями — муромским художником М. К. Левиным и владимирским архитектором-реставратором В. М. Анисимовым в шестидесятые и семидесятые годы немало «копий поломал» над проектом воссоздания древнейшего храма Мурома — церкви Козьмы и Демьяна (нынешний шатер церкви является не реконструкцией, а макетом). Евгений Архиреев с ними в диспуты не вступал. Зато он умел слушать и «считывать» информацию. Левин и Архиреев посвятили этому памятнику интереснейшие, чаще фантазийные, живописные работы. Создавали они эти произведения, находясь рядом на «городских этюдах», но каждый видел храм-монумент по-своему. Присоединялся к ним и молодой Николай Абрамов. В тот же период они часто вместе выезжают на этюды и в окрестности Мурома, где у них были излюбленные места на обеих сторонах Оки: Кондаково, Родяково, Бутылицы, Теша, Велетьма. Не случайно у них много этюдов одного и того же уголка природы, того же мотива, а часто и с одним и тем же названием («Цветет калужница», «Сон-трава» и пр.).

Судьба Евгения тесно связана с этими двумя художниками разных поколений, но оба они были близки ему и творчески, и человечески, и каждый по-разному. Вначале, когда Евгений Архиреев в 1971 году был внесен в списочный состав сотрудников Художественного фонда при Владимирском отделении Союза художников, он работал над многими оформительскими и монументальными проектами вдвоем с М. К. Левиным. Потом к ним присоединился вернувшийся из северной столицы после окончания Академии художеств Николай Абрамов. Когда М. К. Левин посвятил себя свободному творчеству, их трио преобразилось в дуэт — Архиреев-Абрамов (с 1977 по 1985). Одним из самых ярких проектов в оформлении города семидесятых было мозаичное панно «Илья Муромец» на здании кинотеатра в микрорайоне Южный — на пути к былинному селу Карачарову (М. К. Левин, Е. П. Архиреев, 1974). Любопытна история его наименования. Было предложение назвать кинотеатр «Карачаровский», но муромские жители не желали прославлять «куркулей», высказавшись в местной газете¹⁸. В эпоху застоя было весьма недоброе и завистливое отношение городских обывателей к карачаровцам, которые жили не только на одну зарплату, но имели еще дополнительный доход со своих образцовых огородов. И кинотеатр назвали патетично — «30 лет Победы» (в народе он был известен как «тридцатка»). Но яркий и монументальный образ любимого богатыря до сих пор еще сверкает на заброшенном ныне здании.

Резонанс в печати вызвал и грандиозный оформительский проект в механическом цехе локомотивного депо — красочное мозаичное панно «Развитие железнодорожного транспорта в России» из 165 блоков, «удачно расположенных на более, чем ста квадратных метрах» (Е. П. Архиреев, Н. Н. Абрамов, 1979−1980). В композиции художники представили шестнадцать фигур, в центре — образ отца русского паровозостроения Черепанова, держащего в руках макет первого паровоза. «Слева картинки дореволюционной России, а справа современная жизнь». О нем с восхищением сообщала Т. Ларина, заместитель секретаря парткома железнодорожного узла. Сам же секретарь парткома В. Н. Мажоров тоже был впечатлен: «Работа, проделанная художниками, огромная. Входишь в цех, как в художественную галерею. Художники сумели схватить главное: огромную созидательную силу социализма, т. е. колоссальные изменения, которые произошли в жизни советских людей»¹⁹.

Потом была интересная работа по оформлению банкетного зала ресторана «Волна», где была придумана и воплощена в технике резьбы по гипсу оригинальная композиция «Русские потешки», стилизованная под городецких мастеров (Е. П. Архиреев, Н. Н. Абрамов, 1980−1981). «Тема резьбы по гипсу родилась из мотивов живописи городецких мастеров, очень точно умеющих подмечать наиболее характерные черты народного быта», — рассказывал тогда корреспонденту Н. Абрамов»²⁰. Наконец — роспись «Древний Муром» в гостинице «Русь», над которой оба, увлеченные искусством Древней Руси, особенно вдохновенно трудились (Е. П. Архиреев, Н. Н. Абрамов, 1984−1985). Они словно перевоплотились в мастеров прошлого, работавших над фреской в древнем храме (эскиз «Андрей Рублев», 1970), даже внешне стали на них похожи. Сходство особенно заметно при просмотре документальной съемки Петра Сытника. Он провел с ними целиком один из дней. Петр с грустью подчеркивает, что «это, наверное, единственное видеоизображение, запечатлевшее Е. П. Архиреева»²¹.

Всю свою жизнь художник Архиреев, где бы и над чем он ни работал, был предельно честен, увлечен и профессионален, но, конечно, подлинным смыслом всего существования было его собственное свободное творчество. И в нем он пытался «дойти до самой сути» и обязательно овладеть той или иной техникой и приемами, необходимыми для выражения волновавших его вопросов о смысле бытия. Он всегда пытался решить их исключительно художественными средствами. По словам о. Николая (Абрамова) у Евгения работа была Духовной потребностью. Он говорил: «Главное работать, я работаю, — я живу».

Одно время, в начале семидесятых, он плотно и очень профессионально занимался чеканкой, и эти его работы не остались без внимания. Даже в назидательной и критической статье о городской выставке 1972 года главный редактор местной газеты о них отозвался благосклонно: «Определенных успехов добился Евгений Архиреев. Его «Страдания», триптих «Курочка Ряба» по-настоящему художественны и профессиональны». Некоторых участников той же выставки автор в духе эпохи застоя заклеймил: «Встречаются, к сожалению, и такие, которые искусство стилизуют чуть ли не под абстракцию«²². Обратил внимание на эти произведения Евгения и Г. В. Хлебов в предисловии к каталогу: «В сюжетном отношении интересны чеканки Е. П. Архиреева» Он же ранее отмечал: «По-своему Е. Архиреев трактует в чеканке по меди образ Ильи Муромца. Народный богатырь, сын крестьянский, охраняет богатства земли русской: вспаханные поля, леса и реки»²³. Оригинальные и масштабные для прикладного жанра работы мастера были объединены им в тематические композиции и составляли целые циклы («Илья Муромец», 1970; «Страдания»; «Русские мотивы», 1971; «Берендеи», 1972; «Времена года», 1973).

Некоторыми из этих тем он просто «болел». П. Сытник в своей рукописи вспоминает: «Увлекшись чеканкой, Евгений Петрович несколько лет носил в себе идею берендеев, выписывал даже книги из Москвы, чтобы знать быт берендеев. Зато и результат был изумительным. На 27-ой городской выставке (1972) он был представлен только чеканкой»²⁴. Евгения увлекли таинственные «берендеи», упоминания о которых встречаются в русских летописях. Толкуют, что это были бывшие кочевники, перешедшие на службу к киевским и владимирским князьям, на Руси их называли «латниками» и считали храбрыми воинами. Думается, все же у Жени Архиреева это название больше всего вызывало ассоциации с «царством добрых берендеев» из пьесы А. Н. Островского «Снегурочка». Для него, как и для известного драматурга, они олицетворяли нашу древность и самобытность, лад и мир славянского «золотого века». Но, «переболев» увлечением чеканкой, причем достигнув в ней большого мастерства, он опять обратился к живописи и погрузился в нее — «ведь живопись бесконечна» (по выражению художника о. Николая Абрамова).

Живописец Архиреев не совсем «вписывался» во «владимирскую школу пейзажистов», признанную не только в стране, но и за рубежом. В те советские годы произведения ведущих ее мастеров действительно были ярким «взрывом» в общем сероватом русле искусства. Евгений и сам был сторонник мажорного и теплого звучания живописи, но шел своим путем, и приемы у него были другие. Он слишком был погружен в искания в собственном творчестве и не умел специально подстраиваться под чужие эксперименты даже ради рекомендации в Союз художников. В принципе у него не было отторжения от этой очень важной для того времени институции; он никогда не вставал в позу и не считал себя непризнанным гением, стоящим выше всякого «членства», но и само вступление для него самоцелью никогда не было. Но если не рекомендуют, значит, судил он, — «нет — так нет», а для совершенствования надо просто работать — и все.

Здесь вспоминается весьма занимательный и поучительный рассказ Николая Абрамова о том, как один из муромских художников — Степан Гордеев (по первому образованию химик), «в принципе талантливый, но навязчивый», постоянно навещал и Женю, и других художников, добиваясь от них раскрытия «секрета» живописи. На что ему и М. К. Левин, и Е. П. Архиреев отвечали: «Пиши да работай, вот и весь секрет». Но Степан не унимался и часто приходил домой к Архиреевым, где в проходном «зале» малогабаритной трехкомнатной квартиры у Жени была мастерская. «Петрович», как звали его друзья и приятели, по своей доброте и исключительной отзывчивости сутками терпел Степаново присутствие и выслушивал его, и помогал. Гордеев «приходил с охапкой своих работ и пытал, что в них так, да что не так. Сидел, бывало часов до двух ночи, а то и до шести утра. Другой раз Римма, супруга Женина, ложится спать — Степан сидит у них; и встает утром — тот все еще не ушел. А Женя, устав объяснять словами, брал кисть и сам дописывал, переписывал Степановы работы», — вспоминает отец Николай. Да и сам он однажды пришел к Жене утром, чтобы вместе идти на работу, и застал у него Степана, находившегося здесь с вечера и не давшего отдохнуть Евгению Петровичу. В один из таких вечеров, а может и ночей, Евгений Архиреев создал карандашный портрет Степана («Портрет С. Гордеева», 1975). Уроки те явно не прошли даром: Степан Гордеев в Москве и, говорят, добился успехов на артрынке.

Если бы не ранний уход из жизни, Е. П. Архиреев, конечно, был бы принят в члены Союза художников, ведь он был постоянным участником городских (1962, 1970, 1972, 1976, 1977, 1979, 1982, 1985, 1988 — последней посмертно) и областных выставок (1964, 1968, 1973, 1981, 1983 и др.), и неуклонно продвигался в своем творчестве. Особенно Евгений был окрылен, когда его работа «На побывку» (1977) прошла на зональную выставку «Художники Нечерноземья», проходившую в Рязани в 1980 году. Из муромских художников никто больше не был даже рекомендован на этот престижный по тем временам вернисаж. Наконец, казалось, что вступление в профессиональный творческий союз стало вполне достижимым. Но так и не случилось, во многом — и из-за подступившей болезни.

Путь и становление Е. П. Архиреева как неординарного художника, ярче всего проявившего себя в жанре городского пейзажа, начинается еще в раннем периоде творчества и относится к рубежу пятидесятых и шестидесятых годов («Церковь Козьмы и Демьяна в Муроме», 1957; «Съезд к мосту», 1958»; «На Оке», 1959; «Муром, улица Ленина», «На базаре», 1960; «Муром, улица Московская», «Зажглись огни рекламы», 1961; «Благовещенский монастырь в Муроме», «Ночной город», 1962). Некоторые из этих работ нам известны лишь по каталогам; последняя из них, например, экспонировалась на выставке, посвященной 1100-летию Мурома, проходившей в городском музее.

Образы Мурома Евгения Архиреева появляются на всех последующих городских и областных вернисажах, что прослеживается по их каталогам²⁵. Особенно заметно преобладание городской темы в его творчестве по материалам двух персональных выставок, прошедших в Муроме (1978 и посмертной 1987). На первой художник демонстрировал работы, созданные исключительно в Муроме и его окрестностях. На последнем вернисаже, презентующем весь творческий путь живописца, наряду с муромской темой предстают виды городов Санкт-Петербурга и Касимова («На Литейном дворе», «Белые ночи», «Мойка у Летнего сада», «Невская набережная», «Эрмитаж», «Репинский переулок», «Финский залив», 1982; «Вечер в Касимове», «Татарская мечеть» — 1982, «Теплая старость. Касимов», 1985). В этих работах ощутим отклик на родные автору мотивы — то отражением, то контрастом. На эти «отдаленные этюды» он выезжал со своей дочерью Светланой, уна­следовавшей фамильный дар и ставшей художником, как и отец. На городской 31-ой выставке (1982) в Муроме они выставляются вместе, где С. Архиреева, тогда еще студентка, и показала свой касимовский цикл работ, а Евгений Петрович — ряд масштабных и зрелых муромских произведений с храмами над Окой. Через год они — участники областной выставки, посвященной 875-летию г. Владимира (1983). Уже через полтора десятилетия, после ухода отца, вновь его произведения экспонировались рядом с работами дочери в родном Муроме: в музее в 1999 году (?) проходила выставка произведений преподавателей Суздальского художественно-реставрационного училища, где работает Светлана Мымрина (Архиреева).

Пока еще творческое наследие художника малоизвестно. Оно ярко запечатлено в памяти людей «ближнего круга» Евгения Архиреева, в основном тоже художников, и небольшой группы поклонников его таланта. Большая часть произведений хранится в семье — в доме супруги Р. А. Архиреевой (г. Суздаль). Несколько работ находятся в собрании Муромского историко-художественного музея и в Муромской художественной школе им. И. С. Куликова. Есть они в коллекции собирателя произведений муромских художников Е. Л. Кротова и у других любителей живописи. Наследием его занимаются дочь Светлана Мымрина (Архиреева) с супругом Владимиром Мымриным (оба они замечательные мастера, члены СХ РФ и преподаватели Суздальского художественно-реставрационного училища). Теперь уже подключается к живописному собранию работ Евгения Архиреева, внучка художника, названная в честь деда (она художник-реставратор ВХНРЦ им. И. Э. Грабаря в Москве)²⁶.

Отзывы о произведениях Е. П. Архиреева отражены в прессе семидесятых, ведь работы Евгения на любой выставке не просто обращали на себя внимание, но невольно притягивали зрителя своим смелым выражением радостного ощущения бытия. Так, Б. Кривцов, корреспондент газеты «Комсомольская искра», в заметке об областной весенней выставке 1973 года во Владимире отметил: «С двумя большими пейзажами «Церковь Николы Набережного» и «Муром» выступил на этот раз Е. Архиреев. Независимо от названия — все это — выражение своего, заметно-декоративного, видения окружающего мира»²⁷. Н. Хазин, муромский газетчик и любитель живописи, регулярно посещавший вернисажи, в статье о городской выставке 1975 г. в Муроме написал: «Привлекают выпукло выраженным стилевым единством полотна Е. П. Архиреева. Не всегда условность почерка живописца приводит зрителя к глубокому проникновению в замысел, но лучшие работы Архиреева, такие, например, как пейзаж «Апрель», рождают ощущение истинной поэтичности»²⁸. Тот же корреспондент восхищался работами Е. Архиреева на 30-й выставке муромских художников 1979 г.: «Но идешь от автора к автору. И словно прозрачнейший кристалл вращается перед глазами, обнаруживая все новые грани. И чувствуешь, как не хватало бы здесь мажорно, почти феерически изображенной Оки Архиреевым, хотя Ока и на многих других полотнах». Портрет отца художника он отметил как лучшее произведение всей выставки — оно дало ему возможность утверждать, что «есть кому целину пахать» на художественной ниве: «И как выигрышно смотрится среди других работ «Старый фотограф» Е. Архиреева, в котором мы угадываем человека высоких помыслов и благородной души — столь дорогие нам черты современника. Значит, есть, как говорится, порох в пороховницах, есть кому целину пахать»²⁹.

Отмечал работы Е. Архиреева с самого начала его творческого пути и Г. В. Хлебов, искусствовед (в начале ­1960-х годов — директор Муромского музея). В 1978 году он пишет небольшую вступительную статью к каталогу первой персональной выставки художника³⁰. Вернисаж проходил во Дворце культуры Вербовского поселка. Автор отмечал, что уже в самые первые годы молодой живописец отдает предпочтение городской теме: «Он много и с увлечением работает, работает творчески, запечатлевая на этюдах в серебристой гамме полноводную Оку, родной город Муром». Подчеркивал умение живописца соединять красоту мотива и нежность чувства, как «в тонко написанном, мягком, просветленном» пейзаже «Осень в городе»³¹ (этой картиной в 1964 г. Архиреев впервые принял участие на областной выставке). Искусствовед подчеркивал, что древняя архитектура родного города — одна из любимых тем Евгения: «Изображая крутой берег Оки и возвышающуюся на нем древнюю Козьмо-Демьянскую церковь, молодой художник стремился как можно правдивее, точнее передать свечение и легкость закатного неба, густоту, зеленой листвы могучих лип и вязов. Вечернее, таинственное состояние природы в картине соответствует загадочной истории древнего памятника архитектуры»³². Хлебов уточняет, что «художник любит весь город, а не только его достопримечательности, и на ряде картин и этюдов показал повседневную жизнь городского двора в старом городе. Люди колют дрова, отдыхают на скамейках, играют в домино («Вечереет»; «Заготовка дров» — из серии «Старый город», 1964)»³³. Автор статьи уделил внимание «ночному городу» художника Архиреева: «Много раз он писал на этюдах Муром, освещенный электрическим светом. Трудная задача оказалась выполненной. И в результате появилась красочная картина «Вечерний город» (1977): солдат с девушкой зимним вечером направляются к кинотеатру с чарующей взор светящейся рекламой. Ее теплый свет издали искрится, льется на холодный снег»³⁴.

Впечатления о поразившей его еще в молодости живописи Евгения Архиреева попытался выразить и П. Сытник (весьма сумбурно, но искренне) в своих неопубликованных воспоминаниях о художнике: «Лучшие его живописные работы тяготеют к импрессионизму, которому присуще, прежде всего, стремление передать впечатление игры света и цвета, которой наполнена природа и эмоционально-зрительное отношение к действительности. Но если точнее определить, то его работы относятся скорее к постимпрессионизму… Найденные цветовые решения… создают своеобразный обобщенный образ, более красочный, чем есть на самом деле… Он тщательно вдумывается в воссоздаваемое, взвешивает и выверяет увиденное»³⁵.

«Совсем неплохим художником» назвал Е. П. Архиреева Н. М. Баранов (1929−2009), владимирский художник-график, долго возглавлявший областное отделение Союза художников. В своей книге воспоминаний он тепло живописует необычную и яркую художественную атмосферу в Муроме, куда он частенько наезжал³⁶. Живописец и священник о. Николай дает художнику Архирееву, с которым он был рядом почти десять лет, продуманную и довольно сдержанную оценку, но при этом — яркую и образную: «Есть более академичные художники, бывают и те, что творят более чувством, интуицией; другие больше разумением, они все просчитывают; иногда это слишком превалирует. Левин — Коровин. Жене же мешали линии. Левин говорил ему: «Что ты все вычерчиваешь, бери кисть, да пиши"'. А у него (у Жени) было всё в чертежах, которые он оживлял цветом. Он пытался управлять эмоциями, он ткал свой мир. Но нельзя вычертить стог сена. У художника мерило — глаз. Это как на лезвии бритвы, всегда на грани. «Золотое сечение» не в вычерчивании и точности расчетов, а в умении балансировать. Но у Жени был свой стержень. По сравнению с другими (муромскими художниками. — О. С.), у него больше полета, монументальности, профессионализма, особенно в декоративно-прикладном искусстве; обобщение цвета, широкое видение в живописи»³⁷.

Поиски, порой мучительные, неповторимых и совершенных композиционных и цветовых решений; расчеты их по «золотому сечению» для своих живописных произведений особенно характерны для художника Евгения Архиреева конца семидесятых — начала восьмидесятых, когда, собственно, и выкристаллизовывался его индивидуальный стиль как мастера. Леонардо да Винчи в эпоху Возрождения, Сергей Эйзенштейн — на заре двадцатого, сознательно использовали в творчестве эту «божественную пропорцию». Евгений пытался идти тем же путем в искусстве, во многом рациональным. Однако считается, что в мировых шедеврах, созданных интуитивно, можно узреть то же «золотое сечение».

Обращаясь к наследию художника Евгения Архиреева (около 160-ти живописных картин и этюдов; около 30-ти графических набросков и работ), вписанному в хронологические рамки от середины пятидесятых до середины восьмидесятых, отчетливо ощущаешь живую рефлексию художника на изменения атмосферы реального бытия и его отражения и направления в искусстве.

Юность живописца и начало творческого пути совпало с концом сталинской эпохи и культурой «оттепели», в живописи воплотившись в феномене «советского импрессионизма». Для этого направления характерен оптимистический взгляд на природу и человека; особое эмоциональное наполнение произведения, отражающее радость бытия. Сюжет, настрой и художественное воплощение в дипломной работе Евгения Архиреева с группой юношей и девушек, внимающих гармонисту на цветущем лугу над рекой, тонко и точно совпадает с определениями советского «лирического импрессионизма» историками искусства. Картина экспонировалась летом 1955 г. на выставке дипломных работ выпускников Ярославского художественного училища в выставочном зале Ярославского отделения Художественного фонда СССР³⁸. «В живописи воплощается именно мифология «оттепели» как весны, как пробуждения природы — утреннего солнца и ветра, полуденного тепла и света. Мифология «оттепели» как детства и юности, открытости миру, надежды, радости, счастья — тоже носящих чисто природный характер».³⁹ Тот же критик отмечает как «наиболее мифологизированную» (прежде всего в знаменитой повести Эренбурга «Оттепель») стилистическую идею искусства оттепели — пленэрную «этюдность», ставшую тогда «феноменом свободы» — в частности, освобождением от «дисциплины большого стиля».

Яркие и сочные этюды раннего Евгения Архиреева, пронизанные светом, напоенные речной стихией — водой, воздухом, горячим песком, близки не столько к школе Константина Коровина (образец для советских живописцев), сколько к самим французским импрессионистам. Они — поистине недавнее открытие в творчестве муромского художника. Варианты одного и того же натурного мотива имеют тончайшие нюансировки и объединены в серии: «Купание», «Причал», «Ока», «Сады» (без дат. 1960-е?). На этих небольших по размеру этюдах (12,5×16,0; 13×18,5 см), создаваемых в основном на берегу родной Оки, Евгений постоянно тренировал глаз художника и «набивал руку», находил цветовые и тональные отношения. А еще он экспериментировал, например, для изображения отмели подмешивал в масляную краску настоящий речной песок.

В столь же раскованной импрессионистической манере в начале шестидесятых Архиреев создает ряд картин, отражающих иконографию Мурома («На базаре», «Муром. Центральный перекресток», 1960; «Муром. Улица Московская», 1961). Художник представляет зрителю конкретный городской пейзаж с топографической точностью. Однако он подает его с этюдной смелостью и наполняет динамичными потоками горожан, чьи фигурки сливаются в праздничную, искрящуюся живописную толпу. В этих мажорных работах художник с молодой творческой энергией выплеснул эйфорию внезапной свободы в несвободной стране, так что провинциальный советский городок, закрытый для иностранцев, вдруг засверкал парижским блеском, отраженным в произведениях импрессионистов, выставленных в скандальном «Салоне Отверженных» — за сто лет до «оттепели» в стране Советов.

Две картины, написанные Евгением Архиреевым осенью 1964 года, из всей этой серии городских ранних пейзажей наиболее соответствуют определению «лирический импрессионизм» («В беседке» и «Осень в городе»). Теплоту и надежду излучают эти совсем не осенние по настроению композиции, пронизанные кружевом синих теней, со знаковыми фигурками влюбленных на одной и матери с колясочкой — на другой. Прозаичнее по мотивам и реалистичнее в обыденном понимании выполнены работы того же года из серии «Старый город» («Вечереет», «Заготовка дров»). Однако и в этих непарадных обветшавших городских задворках художник аккумулирует взгляд на закатном теплом свете, на светящемся оконце, на красоте «уходящей натуры» и вызывает щемящее чувство легкой грусти.

Ранняя «прививка импрессионизмом» навсегда избавила художника Евгения Архиреева от вялого «ползания по натуре», скучного колорита и навязанных штампов в искусстве. Молодость муромского живописца и путь его к творческой зрелости пришлись на семидесятые годы двадцатого века. Художник постепенно отходит от почти бессознательного и радостного ощущения природы и бытия и его непосредственного выражения в работах. Композиции картин становятся все более продуманными и просчитанными, в них ощущается отстраненность и условность. Зачастую проявляется преобладание нарратива: в каждом живописном пространстве, как на сцене или в кинокад­ре, «проигрываются» свои истории. Архиреев представляет их среди узнаваемого архитектурного стаффажа родного Мурома («В увольнении», 1975; «Вечерний город, «В личное время», «На побывку», 1977; «Сговор», «На вечерний сеанс», 1979). Эти работы также отличает особая декоративность и некое «оформительство».

Последнее высвечивает как специфику манеры Е. Архиреева — в ту пору театрального декоратора, так и общие тенденции семидесятых. Евгений, как и все художники-«семидесятники», проявлял особое внимания к традициям народного искусства, к примитиву, лубку, что более всего у него воплотилось в прикладных и оформительских работах (чеканка, резьба по гипсу). В живописи же в «ночных» сценках со специфическими «городскими кулисами» он своеобразно преломлял характерные для того времени «карнавальные» мотивы, за которыми художники вынуждены были скрывать «обостренность нравственного нерва» и могли откинуть чуждую им «мишуру идеологических декораций».

Был в те годы в живописи и другой путь, уводящий от «столбовой дороги» соцреализма в мир идеальный, указанный еще в шестидесятые Д. Д. Жилинским (1927−2015). Произведения этого большого мастера полны внутренней гармонии, с которой тесно связан философский и гуманистический подтекст его картин, восходящий к мастерам Возрождения. Кисть художника словно стирает с персонажей и предметов пелену обыденности, проявляя индивидуальность и неповторимость лиц, зачаровывая красотой одухотворенной телесности и облагороженной предметности. Одна из самых важных и ключевых работ Е. П. Архиреева периода семидесятых «Старый фотограф. Портрет отца» (1979) по приподнятости настроя, напряженности чувств, по сдержанному благородству, следует тому же идеализированному преподнесению человека. Муромский живописец при этом никому не подражает и создает образ, решая оригинальные композиционные и колористические задачи.

По мнению историков советского искусства, одна из самых важных (а, скорее, — главная) особенность художников этого поколения заключается в последовательном развитии собственных изобразительных концепций и тяготении к метафоре. «Может быть, впервые после многих лет общеупотребительных стилистических и пластических «формул» в живописи утверждается ценность индивидуального стиля, и не только в его формальных признаках, но и стиля мышления»⁴⁰. Евгений Архиреев углубляется в разработку своей главной темы — неповторимого русского города над большой рекой. Пластический язык картин становится метафоричнее, преобладает выработанное художником своеобразное композиционное решение, в котором преображенный град предстает «с высоты птичьего полета» («Ансамбль Введенской и Воскресенской церквей в Муроме», 1976; «Церковь Николы Набережного в Муроме», 1976?).

По силе воздействия изображения муромского живописца поднимаются до символического уровня, и Муром на них становится обобщенным и застывшим в архитектуре образом Древней Руси. В реальности же Муром тогда — еще закрытый для иностранцев город. Дороги и пути ко всем храмам разбиты и поросли бурьяном. Порушенные церкви стоят без крестов; древнейший Спасский монастырь (военный объект) заперт вообще для всех. А на полотнах Евгения Архиреева могучий собор этой обители сияет ирреальной красотой, то устремляясь с крутогора в фантастические «огненные» небеса, то трижды «отражаясь» силуэтом в перламутровых облачных высях («Спасский собор», 1980; «Спасо-Преображенский собор», 1980). Второе художественное решение данного изобразительного мотива можно определить как «метаметафора» или «метафора в квадрате», применяя по отношению к живописной работе лозунг группы поэтов во главе с Константином Кедровым, провозглашенный ими в тот же период семидесятых.

«Отражения» как прием Е. П. Архиреев использовал и в двух работах, посвященных муромскому Благовещенскому монастырю. При этом художник обыграл его совсем иначе. Строения архитектурного ансамбля то словно выхватываются световыми потоками, то будто скрываются за водяными завесами. Очертания храмов, башен и стен проявляются на земной поверхности, пронизанной энергиями ярких тонов цвета и динамичным контуром («Благовещенский монастырь в Муроме. I, II», нач. 1980-х?).

В восьмидесятые годы тема древнего эпического града в творчестве к тому времени уже зрелого муромского живописца расцветает: звучит все мажорнее, порой становясь просто феерической. Ярче проявляются в образе Мурома гиперболические черты. Мастер словно парит над городом, обозревая храмы, излучину Оки и речные дали. Пламенеют свечи соборных глав. Переливается река то нежно-перламутровыми, то густо-многоцветными отражениями. По ней скользят суда и лодки. В воздухе плывет жара. А радуга перекидывается от края до края («Малиновый вечер», 1980; «Иван Михайлович на этюдах», 1981; «Жаркий день», 1981?; «Над Окой», «Ока. Гроза прошла», «Муром. Летний день», 1983; «Ока. Муром», 1984; «Приокские дали», 1985).

Все эти масштабные по замыслу и метафорическому образному решению произведения Е. П. Архиреева созданы на фундаменте не только множества натурных этюдов, зарисовок, но и ряда картин, с завидным постоянством представляющих вечно изменяющуюся Оку, то один, то другой храм или купеческий дом на крутом ее берегу. Они выполнены живописцем в русле традиции реалистического искусства, но всегда отражают неожиданный свежий и индивидуальный взгляд современного художника. Работы восьмидесятых годов с муромскими мотивами условно можно разделить на две группы. Произведения первой из них, более многочисленной, отличаются яркой декоративностью, присущей индивидуальному стилю Евгения Архиреева, сложившемуся уже в семидесятые. В колорите этих городских работ он ищет гармонию в наивысшем напряжении отдельных пронзительно звучащих тонов; открытость и насыщенность цвета играют здесь важную роль в сильном эмоциональном воздействии от его живописи («Муромский причал», рубеж 1970−80-х; «Холодная весна», «Душный знойный день», «Церковь Козьмы и Демьяна», «Пейзаж с архитектурой», 1981; «Муром. Цветущий город», 1984).

В других работах, посвященных иконографии Мурома тех лет, Е. П. Архиреев видит его иначе, решает другие задачи. И предстает на картинах легкий и нежный по тональности образ города на берегу спокойной реки — то прозрачный, то в дымке, то в лучах заходящего солнца («Муром. Ока», рубеж ­1970-­80-х., «Серый день. Муромские берега», «Пляжный сезон», «Вид Мурома из-за реки», «Вечер над Окой», 1981).

Евгений в восьмидесятые создает серии картин, посвященные еще двум очень разным городам — Касимову и Санкт-Петербургу и проявляет себя как большой мастер «классического» городского пейзажа. Виды северной столицы узнаваемы, ярки и уравновешены. Он вообще был городским художником, что не мешало ему выезжать за город на этюды и остро чувствовать природу, отражая ее сочно и неординарно. Муром он знал наизусть, чувствовал его изнутри, осознавал его объемно в пространстве и протяженно во времени. Береговая линия Оки с холмами и храмами, где еще заметны следы средневековой топографии, уводила его одновременно в историю и в вечность. Удаляясь от реки и продвигаясь внутрь города, художник остро и точно осознавал его изменяющуюся во времени структуру. Нынешний центр Мурома сложился в эпоху классицизма, наив­но, провинциально и мило напоминая Петербург. Сплошная купеческая застройка прорезана арками во внутренние дворы.

У Евгения Архиреева был интересный замысел большой серии работ под общим названием «Арки» («На этюдах в Муроме», нач. 1980-х?; «Гостиный двор», 1982). Он много думал, просчитывал, проговаривал, зарисовывал для претворения в жизнь этого художественного «проекта». В Муроме его интересовали все арочные перекрытия: проходы под монастырскими надвратными церквями, характерные проемы в презентабельных зданиях на главной улице и в воротах простых домов обывателей. Но воплотить на картинах по этой тревожившей его теме он успел до Ухода совсем немного. Арка, как видится теперь, была для него больше, чем изобразительный мотив, подсознательно она являлась символом перехода в иное таинственное Пространство. Творческий путь в три десятилетия прервался в пору, когда художник находил и отражал индивидуальным пластическим языком свой особый Мир. Над ним теперь вечно сияет Радуга в небесах над древним городом и рекой — самая чудесная в живописи и жизни замечательного муромского художника Евгения Архиреева⁴¹.

---

¹ Бондаренко С., Курильский В. Неизвестные Стругацкие. Письма. Рабочие дневники. 1963−1966 гг. // [Электронный ресурс]. — Режим доступа: www. e-reading.org.ua/…/Strugackiii.

² Из беседы автора статьи с художником и священником, о. Николаем Абрамовым. 11.11. 2011 г. Далее в тексте неоднократно идет рассказ со слов о. Николая, как на основе данной беседы, так и более ранних. Благодарю о. Н. Абрамова за то, что он любезно согласился поделиться своими воспоминаниями. Рассказы о. Николая о друге-художнике совпадают с впечатлениями о нем автора. Первое знакомство с Е. П. Архиреевым состоялось в мои школьные годы в «музейном кружке». Позже много общались с 1977 и до самой смерти художника.

³ Сытник П. Мои воспоминания о художнике Е. П. Архирееве. Вариант I. — Рукопись 1990-х — нач. 2000 гг. из личного архива П. Сытника. — Л. 10. Благодарю его за предоставленные материалы о художнике и за беседы о нем.

⁴ Из письма Е. А. Голунковской из Москвы Н. Д. Антоновой в Муром. Рукопись от 17.01.2012 г. из личного архива Н. Д. Антоновой.

⁵ Ярославское художественное училище (ЯХУ) // [Электронный ресурс]. — Режим доступа: ru.wikipedia.org/wiki.

⁶ Хлебов Г. Творческий путь художника // Архиреев Евгений Петрович. Выставка произведений, посвященная 60-летию Советской Армии. Каталог.- Муром, 1978.- С. 1−2.

⁷ Там же. — С. 3.

⁸ Из личных бесед автора с Н. Д. Антоновой нач. 2010-х гг. о работе Е. П. Архиреева во Дворце культуры. Детские впечатления автора о спектакле «Свадьба в Малиновке» совпадают с мнением Н. Д. Антоновой. Благодарю ее за большую помощь в моей работе по сбору материала о Е. П. Архирееве.

⁹ Волков А. «Эос» и симфонии огней // Комсомольская искра. — 1969. — 1.01.

¹⁰ Сытник П. Мои воспоминания о художнике Е. П. Архирееве. — Л. 1.

¹¹ Из беседы автора по телефону с Э. И. Дитяшевой в 2011 г. Благодарю Н. Д. Антонову, познакомившую нас.

¹² Сытник П. Мои воспоминания о художнике Е. П. Архирееве. — Л. 11−12.

¹³ См.: Сытник П. Муромские поля (отрывок) // Рондо парящей росы — Здесь моей жизни песня звенела // [Электронный ресурс]. — Режим доступа: www.murom.ru/node/2582.

¹⁴ См.: Муромский рабочий. — 1967. — 24.03.

¹⁵ Сытник П. Мои воспоминания о художнике Е. П. Архирееве. — Л. 10.

¹⁶ Из неформальной беседы музейных работников, в т. ч. автора статьи, с А. А. Золотаревым вскоре после похорон Е. П. Архиреева в 1986 г.

¹⁷ Сытник П. Мои воспоминания о художнике Е. П. Архирееве. — Л. 11.

¹⁸ См.: Сухова О. А. Муромский миф о богатыре Илье. История и современность // Уваровские чтения — IV. — Муром, 2003. — С. 12.

¹⁹ Ларина Т. Впервые в области // Муромский рабочий. — 1980. — 25.10. Е. А. (1774−1842) и М. Е. (1803−1849) Черепановы, отец и сын — русские изобретатели и промышленные инженеры, из крепостных Демидовых.

²⁰ Морозов Ю. Новая работа живописцев // Муромский рабочий. — 1982. — 82.03.04.

²¹ Сытник П. Мои воспоминания о художнике Е. П. Архирееве. — Л. 7.

²² Пудков Д. Художник и время // Муромский рабочий. - 1972. — 9.12.

²³ Хлебов Г. Предисловие к каталогу 27-й городской выставки произведений муромских художников, посвященной 50-летию образования СССР. — Муром, 1972. — С. 12; он же. Предисловие к каталогу городской выставки произведений муромских художников, посвященной 100-летию со дня рождения В. И. Ленина. — Муром, 1970. — С. 8.

²⁴ Сытник П. Мои воспоминания о художнике Е. П. Архирееве. — Л. 5.

²⁵ См.: Каталог выставки произведений художников совместно с самодеятельностью, посвященной 1100-летию города Мурома. — Муром, 1962; Каталог выставки работ художников Владимирской области «Юбилею Комсомола посвящается». — Владимир, 1968; Каталог выставки 1970 г.; Каталог выставки 1972 г.; Каталог выставки произведений муромских художников, посвященной 30-летней годовщине Победы советского народа в ВОВ (1941−1945). — Муром, 1975; Каталог 29-й городской выставки произведений муромских художников. — Муром, 1977; Каталог персональной выставки Е. Архиреева 1978 г.; Каталог ­30-й юбилейной выставки (1919−1979) муромских художников. — Муром, 1979; Каталог 31-ой городской выставки произведений муромских художников, посвященной 60-летию образования СССР. — Муром, 1982; Каталог выставки произведений муромских художников, посвященной 40-летию Великой Победы. — Муром, 1985; Каталог персональной выставки Е. П. Архиреева (посмертной). Муром, 1987; Каталог 33-ей городской выставки произведений муромских художников. — Муром, 1988.

²⁶ Выражаю благодарность семье Архиреевых-Мымриных за подготовку материалов о жизни и творчестве Е. П. Архиреева и предоставление обширного иллюстративного комплекса из семейного архива, а также фотофиксацию его работ. На основе этих материалов готовилась статья о художнике для книги в серии «Шел по городу художник» (О. А. Сухова, Ю. М. Смирнов. «Муром в творчестве художников М. К. Левина, Е. П. Архиреева, О. Г. Измаилова»). Издание отложено на неопределенный срок по независящим от нас причинам. На основе подготовленных материалов публикуется настоящая статья. В 2015 году к 80-летнему юбилею художника в Муромском музее проходила выставка работ Е. Архиреева из собраний: семьи Архиреевых-Мымриных, Муромского музея, Муромской художественной школы, Е. П. Кротова. Была подготовлена и расширенная — виртуальная версия выставки. См.: [Электронный ресурс]. — Режим доступа: www.murom.ru/node/2582 http://www.museum-murom.ru/evgeniy-arhireev-1935−1986.

²⁷ Цитирую по: Сытник П. Мои воспоминания о художнике Е. П. Архирееве. — Л. 4.

²⁸ Хазин Н. Уроки одной выставки // Муромский рабочий. — 1975. — 31.05.

²⁹ Хазин Н. Есть кому целину пахать // Муромский рабочий. — 1979. — 11.12.

³⁰ Хлебов Г. Творческий путь художника.

³¹ Там же. — С. 2.

³² Там же. — С. 1.

³³ Там же. — С. 2.

³⁴ Там же.

³⁵ Сытник П. Мои воспоминания о художнике Е. П. Архирееве. Вариант II. Л. 4−4об.

³⁶ Баранов Н. Заметки о художниках, воспоминания, публикации, репродукции. — Владимир, 2002. — Кн. 2. — С. 112.

³⁷ Из беседы автора статьи с художником о. Николаем Абрамовым 11.11. 2011 г.

³⁸ См.: Архив С. Х. СССР. — Д. 2208. — Оп. 1. — Л. 94; Степанов И. Творческий отчет молодых ярославских художников // Северный рабочий. — 1955. — 24 июля.

³⁹ Бобриков А. Суровый стиль: мобилизация и культурная революция // Художественный журнал 51/52. Изд. 2003. — [Электронный ресурс]. — Режим доступа: xz.gif.ru/numbers/51−52/surovo/.

⁴⁰ Любимцев С. Художники семидесятых // Юный художник. — 1991. — № 1. — С. 1−2.

⁴¹ Одна из работ Е. П. Архиреева с радугой — «Ока. Гроза прошла», 1983 г. — хранится в Муромском музее и опубликована в двух музейных изданиях с упоминанием о художнике. — См.: Сухова О. А. Художественная жизнь Мурома // История Мурома и Муромского края. — Муром, 2001. — С. 421; Муромский музей. Путеводитель. Автор-сост. Т. Б. Купряшина. — М., 2003. — С. 169.